Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

Мария залилась позорным румянцем и открыла рот для возражений, что парня нет и не было никогда, а полная она от рождения. Испугалась мнения Килины, учительницы физики, сидящей чуть дальше с напряженной спиной, и лучшей звеньевой баштана, затесавшейся в их несчастливые ряды.

Врачиха остановила бунтующую взглядом, мол, молчи, дура, я тебя спасти хочу. Откроешь рот – и себя погубишь, и меня подставишь.

Мария все поняла и пристыженно засеменила к выходу. У двери оглянулась и беззвучно спросила: «А как же Килина?» Та не отреагировала, ощупывая, пальпируя, постукивая молоточком по коленям очередной «восточной работницы». Вместо этого улыбнулась немецкому врачу, удивляющемуся огромному количеству девственниц среди современных городских барышень.

Как во сне девушка вышла во двор, зацепилась юбкой за торчащую железку, поранила голень и даже этого не заметила. Перед глазами с немым укором стояла Килина и вопрошала: «А как же я?»

Обратно Мария бежала. Рассекала босые ноги о стерню и все думала, как объяснить случившееся, но рассказывать ничего не пришлось. Их улица больше не существовала. За несколько часов до полудня немецкие факельщики безжалостно разбили окна и бросили внутрь горящие факелы. Женщины выскакивали с детьми, а поджигатели пытались затолкать их обратно, вследствие чего – ни домов, ни малинника, ни редкого штакетника. Вместо этого – крупные рубиновые угли, жирная сажа и обугленные палки, бывшие еще несколько часов назад вишнями «шпанка».

В их деревне сплелись, словно в купальский венок, несколько улиц. На самой короткой – всего пять хат. Пять семей, пять фамилий, пять колодцев. Пять дымарей, погребов, заборов, будок и тявкающих дворняг. Пять огородов, клумб, сараев, дровников и кошек с котятами. В каждом дворе – куст обыкновенной калины или витаминного шиповника. Раскоряченные яблони. Шелковица. За калиткой – жадные до воды береза и грецкий орех.

Соседи жили дружно, одалживали квашню и делились молоком, когда чья-то корова находилась в запуске. Все обо всех знали: кто когда печет хлеб, перебирает картошку, сеет овес, купает детей, белит потолки, вышивает восьмиконечные звезды и бараньи рога. Стоило кому-то выйти во двор, закашляться, потянуться, ухватиться за поясницу, перекинуться кривым словом с мужем или детьми – все пять дворов разворачивались окнами и дымарями.

В первом доме жил Василий. Неплохой парень, но слишком несерьезный. Чересчур быстрый, шебутной и утомительный. Пока Мария собиралась сказать одно слово, он выдавал целых десять, да еще успевал набросить сверху дурацкую прибаутку типа «Ах вы, Сашки, канашки мои, разменяйте бумажки мои» и по-фраерски прищелкнуть каблуками. Парень рано женился и выбрал в жены такую же взбалмошную деваху по прозвищу Губошлепка. Привел ее в дом, и, как только уехал на фронт, в нем стали происходить постыдные вещи.

В следующем доме – ее крестный, безрукий Оникий, прославился на весь мир неординарной выходкой. Малограмотный, два класса церковно-приходской школы, а в шестнадцать лет смастерил примитивный вертолет. В день взлета отец в сердцах рявкнул: «Только не упади на вербу». Тот кивнул, поднялся метров на пятнадцать и упал прямо в развилистое дерево. Раненого мальчишку отвезли на телеге в райцентр. Тряслись долго, часа два. Все это время парень лежал лицом вниз и жевал солому, пытаясь заглушить крик. Руку не спасли, но тот не отчаивался. Одной левой делал то, что не всегда под силу двуруким. Выстроил дом, дровник, летнюю кухню. В жены взял самую красивую и пышную девушку, выше его на голову.

Посередине – самая зажиточная семья. Всегда веселые, приветливые, чересчур счастливые. Новый дом, календула, напоминающая слитки золота, ухоженные грядки. Мальвы и любисток вдоль забора, а еще синеглазый барвинок – чисто персидский ковер. Жили душа в душу и растили четверых детей. Он называл ее Ангелом. Бывало, глядя, как хозяин сдувает пылинки со своей супруги, Мария заикалась маме о мечте жить так же. Та, не поворачиваясь от печи, предостерегала: «Смотри не на тех, кто живет лучше, смотри на людей, живущих хуже нас».

Четвертый дом занимала семья Килины, пятый – Марии. Соседи помнили об их немецких корнях и, когда грянула война, завистливо вздыхали: «Кого-кого, а вас не тронет. Свой своего не бьет». Война затронула всех. Зацепила осколком, пожаром, голодом, смятением и замешательством. Одному из первых досталось крестному Оникию.

Его называли смекалистым. Он построил маслобойню, и все село ходило перебивать рыжей и подсолнух. Кроме того, держал для спаривания вздорного козла и за каждую такую «любовь» получал свой честно заработанный рубль. Ночами сторожил в колхозе бахчу.

Как-то раз заметил, как кто-то ворует его заботливо припасенные дрова, и решил наглеца разоблачить. Для этого аккуратно высверлил в поленьях отверстия, вставил патроны и забил колышками. Условно разделил дровник на две части и строго-настрого приказал жене топить дом березой из левой кучи и ни в коем случае не касаться правой. На следующий день у колхозного тракториста разорвало печь. Тот выбежал на улицу в одних подштанниках и по-бабьи заголосил:

– Оникий, у меня такое горе, разорвало трубу и печь. Горшки летели через окна.

Сосед хитро ухмыльнулся:

– Теперь будешь знать, как топить моими дровами!

Детей у Оникия не было, и на фронт его не взяли: какой из однорукого солдат? Вот и сторожил верой и правдой колхозные дыни и все летние ночи проводил на бахче. Жена привыкла в жаркое время года спать в одиночестве.

В тот вечер сторож привычно сидел возле арбузов и провожал взглядом взвинченное солнце. Неожиданно услышал шорох и заметил в кустах два испуганных глаза. Оборванная девушка одними губами просила хлеба. Он налил кружку молока, присыпал горбушку солью. Она жадно съела и расплакалась. Рассказала, что ее готовили к отправке в Германию, но удалось сбежать. Прямо с поезда врассыпную бежали несколько человек и кромками полей шли на север, одолев за три дня около ста километров. Оникий выслушал, постелил ей в своем шалаше и в ту ночь сторожил не только поле, но и сон беглянки.

Он прятал ее весь август и кусок сентября. Носил тайком борщи, галушки, каши. Никому не обмолвился и словом, покуда не случилось непредвиденное. Может, просто осень зарядила дождями, или все-таки пробежала искра, только девушка затяжелела, и пришлось ее перебазировать в землянку. Там она и рожала, прокусив в двух местах собственную ладонь. Оникий принимал роды и к утру стал отцом двух дочерей.

Больше прятаться не было смысла. Дети нуждались в тепле, молоке и пеленках. Около пяти утра постучал в собственный дом и приготовился к самому худшему. Жена уже не спала, возилась у печи и настороженно открыла. На пороге стоял муж с двумя младенцами, а за его спиной переминалась с ноги на ногу изможденная роженица. Тот шепнул:

– Прости… –