Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

строительство «справедливого общества» и помочь своим родным. На других объявлениях фигурировала плотная крестьянка в заношенном тряпье, а у ее босых широких стоп стоял раскрытый чемодан с обновками: блузами в горошек, тюрбанами и шелковыми сумочками-конвертами. Ниже – бравурный лозунг: «Борясь и работая вместе с Германией, ты и себе создаешь счастливое будущее». Помимо этого, на всех ветрах трепыхались листовки с объявлениями об отправке первого поезда, датированной 28 января, и призыв поспешить, так как в дороге ожидало хорошее снабжение, а в Здолбунове и Перемышле – горячая еда. Обещания звучали убедительно, поэтому часть горожан, потерявшая во время первых сражений родных, соглашалась на переезд добровольно. В итоге поезд оказался переполненным.

Когда в деревне появился полицай, размахивающий бумажкой и требующий трех работниц, все уже знали: обещанного рая не существует. Нет в природе женщин, весело шинкующих овощи, и чемоданов с модными широкоплечими пиджаками. Вместо этого – нечеловеческие условия труда и пахота по пятнадцать часов в день за несколько марок. Жизнь в бараках, пропитанных карболово-тифозным запахом, скудная еда и половина чайной ложки мармелада в праздники. Красочные буклеты с Анной Нетренко из Миргорода и Анной Атаманенко из Житомира, улыбающимися во весь рот, больше не впечатляли, и весенний призыв украинцы проигнорировали. Вот тогда и начали забирать силой, даже детей. Вывозили деревнями, улицами, городскими районами всех, включая стариков и грудничков. Их вели длинной колонной, у которой не просматривалась ни голова, ни хвост, и казалось, что эта петляющая, плачущая, причитающая лента из людей никогда не закончится. В дороге пеленали, прикладывали к груди, оплакивали умерших и теряли последние крохи рассудка. Рассказывали об одном дедушке, захотевшем пить. Бедняга опустился перед мелкой лужей на четвереньки и с жадностью сделал глоток. На втором глотке упал в мутную воду с простреленной головой. Четырнадцатилетние пацаны, еще толком не оторвавшиеся от материнских юбок, стали к станкам наравне со взрослыми и писали жалобное: «Если бы ты только знала, мамка, как мне хочется, чтобы ты меня пожалела! Обняла, потрепала по затылку, успокоила: “Ну-ну, все обойдется!”»

Мария с Килиной выучили все письма наизусть, пытаясь расшифровать скрытое за густой черной тушью. Почти в каждом – приписка: «Вместо марки целую жарко». Щемящие фразы: «Наш Бровко живет лучше меня». На некоторых открытках болтались старательно пришитые фото. На снимках подружки чистили полные чаны картофеля, доили коров, позировали у ворот мебельной фабрики или оптического цеха. Силились улыбнуться, но у большинства в глазах стояли невыплаканные слезы.

Для помощи по дому больше всего подходили украинки – выносливые, работящие, чистоплотные, послушные и молчаливые. Заботливые няньки для детей. Для приготовления утиных рулетов, скобления полов и мытья младенческих поп везли тысячи девушек. Марии с Килиной строго-настрого приказали не бывать в людных местах, так как облавы чаще всего происходили в церквях во время служб, на рынках и в разгар спортивных соревнований. Рабов толпами грузили в эшелоны без сменной одежды и узелка с куском засушенного хлеба и старого сала. Без права перекреститься перед намоленными семейными иконами и прошептать сквозь слезы: «Мамочка, прощай…»

К первой облаве сельская молодежь тщательно подготовилась. Кому-то намекнули о планируемом оцеплении, девушки отправились в лес и отхлестали друг дружку крапивой до пузырчатых ожогов. Самые отчаянные разделись догола и нырнули в крапивные заросли, как в овраг, заполненный прохладной водой. Когда отряд «охотников за рабами» вошел в село, их встретили отекшие, покрытые волдырями, язвами и сочащимися ранами молодые люди. Фрицы, боясь эпидемии, быстренько ретировались, а селяне, выдохнув с облегчением, взяли землю, из-под которой тянулись вверх жалящие кусты, развели водой и обмазали кожу. Врачевали ожоги соком щавеля и погружением в ледяную воду. Подросткам прикладывали разведенную водой глину, яблочный уксус, кашицу соли.

Вторая облава застала подружек врасплох.

В один из дней Мария с Килиной, взявшись за руки, торопились на рынок в надежде выменять продукты на теплую одежду. Щебетали о чем-то своем и завтракали на ходу непропеченным хлебом. Килина в нарядной одежде поверх будничной, чтобы скрыть нездоровую худобу, все равно оставалась костлявой. Ей упорно не давалась стряпня, и она, поминутно отковыривая от зубов клеклое тесто, иронично комментировала:

– Ничего страшного, в жопе дожарится, – и настойчиво учила подругу жизни: – Я тебе так скажу: мужика нужно крепко держать за одно место и выпускать из дома с полным животом, но обязательно с пустыми яйцами.

Мария смущалась и пыталась увести разговор в другое русло. Та не унималась и взахлеб описывала чье-то причинное место, напоминающее сломанный карандаш.

Рынок располагался на небольшом пятачке, и горожане торговали с земли, подстелив под товар платки и какие-то тряпки. Штаны меняли на соль, часы – на горсть грязно-желтого сахара. На Грибоедова с Фонвизиным никто не обращал внимания, считая их бесполезными. Женщины, которых дома ждали голодные дети, снимали с ушей золото, обменивали его на гречку и мелкий прошлогодний картофель. Неожиданно запахло тревогой, и люди бросились врассыпную. В тот же миг базар оказался оцепленным местными полицаями и немцами. Для прохода оставался лишь крохотный туннель, в котором происходила сортировка. Молодых и сильных отправляли на машины, старых и немощных отпускали по домам. Девушки вцепились друг в дружку, и Килина процедила сквозь зубы:

– Не дрейфь, мы обязательно что-нибудь придумаем.

Женщина, стоящая перед ними, заискивающе сутулилась:

– Коля, ты же знаешь, у меня трое детей.

Коля со сложенными за спиной руками беззаботно насвистывал бравурный марш «Эрика» и даже не обратил внимания на ее слезливый тон:

– У всех дети, а там тоже нужно работать.

Медицинская комиссия проходила в школе № 138 напротив сборного пункта. В длинном коридоре стояли, сидели, плакали, молились, молчали и смотрели в одну невозвратную точку несколько сотен человек. Когда подошла очередь подруг, прозвучала команда раздеться до пояса. Мария с Килиной сняли блузки и смущенно прикрыли овалы грудей. В уставшей, измотанной врачихе Мария узнала мамину дальнюю родственницу. Та когда-то приезжала к ним на храмовый праздник, сидела за столом, нахваливала коржи с маком и пела высоким голосом: «Їхали козаки із Дону додому. Підманули Галю – забрали з собою». Когда дошла до места, в котором наивную Галю привязали за волосы к сосне и подожгли, многозначительно посмотрела на девушку и даже показала кулак, означающий «береги честь смолоду».

Тетка размашисто царапала бланк. Неожиданно подняла голову, кивнула Марии и сделала «страшные глаза». Первой осмотрела Килину. Небрежно пощупала живот, заглянула в рот, левое ухо и вывела безапелляционное «Здорова». Наступил черед Марии. Врачиха попросила лечь и согнуть ноги в коленях. С мрачным видом заглянула в глубину, поцокала языком, размяла живот, словно тесто для пирогов, и швырнула в сердцах ручку:

– А эту девушку на работы брать никак нельзя. Она на четвертом