Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Уверена, Апион согласится взять меня с Лави в Александрию за две тысячи драхм, — сказала я. — Если так, у нас останется еще три. Иисусу нужен покровитель, который будет обеспечивать его средствами. Я хочу разделить оставшиеся деньги между нами с мужем. Эта сумма поможет ему продержаться несколько месяцев, возможно, ее хватит до моего возвращения. Пусть доля Иисуса хранится у тебя, Иуда, и ты ни при каких обстоятельствах не должен говорить ему, откуда эти деньги. Обещай мне.

Он какое-то время колебался.

— И как я объясню появление средств? Он захочет узнать, кто ему помогает.

— Скажи ему, что это человек из Тивериады. Скажи ему, что Иоанна отправила деньги в благодарность за спасение госпожи. Скажи ему, что покровитель желает оставаться в тени. Мне все равно, только не сообщай ему, что деньги дала я.

— Ана, он мой друг. Я верю в его дело. Иисус — наша единственная надежда на освобождение от Рима. Я не хочу его обманывать.

— Я тоже не хотела бы, но, боюсь, иначе он не примет мой дар.

— Я сделаю так, как ты просишь, но помни: я и так слишком добр к тебе.

— Тогда еще кое-что, — сказала я. — Ты должен писать мне. Отложи немного денег на писчие принадлежности и гонцов. Посылай мне новости об Иисусе и сразу же сообщи, как только можно будет вернуться. Поклянись.

Он обнял меня:

— Клянусь.

XXXII

Я достала чашу для заклинаний со дна кедрового сундука, где она лежала годами, отверженная и заброшенная. Она была размером с миску для теста, слишком большая для моей дорожной сумки, но оставлять ее я не собиралась. Как и свитки. Когда серебряные монеты из кожаного мешка перекочуют в руки Апиона, я положу туда и чашу, и свитки, а пока понесу их в руках.

Я посмотрела на шерстяной мешок, полный глиняных черепков, на которых я изливала свою скорбь по Сусанне. Их придется оставить.

День сменился вечерним сумраком. Со двора доносились приглушенные голоса. Стоя в дверях, я видела Иисуса и его семью. На небе сияла одинокая звезда.

— Твоя жена поступила неразумно, — проворчал Иаков. Она приведет солдат Антипы на наш порог.

— Что мы им скажем? — подхватил Симон.

Иисус положил руки им на плечи — напоминание о том, что они братья.

— Скажите им, что женщина, которую они ищут, больше здесь не живет. Скажите, что она покинула меня и ушла со своим братом, а куда — вам неизвестно.

— Ты просишь нас соврать? — спросил Иаков.

Просьба Иисуса удивила и меня.

Мария, стоявшая на некотором расстоянии от них, подошла к Иакову и Симону.

— Иисус просит вас помочь ему сохранить жизнь жены, — сказала она резко. — Вы сделаете так, как он велит.

— Мы должны поступить по совести, — возразил Симон.

Саломея всхлипнула. Что это было — вдох или плач, я не разобрала.

— Давайте выпьем вина и поговорим, — предложил Иисус.

Я закрыла дверь. В тишине на меня навалилась великая тяжесть. Я зажгла лампы. Иисус скоро вернется. Я торопливо умыла лицо и руки, надела чистую одежду и смазала волосы гвоздичным маслом. Мне вспомнились слова Йолты: «И у тебя есть своя судьба». Они пробудили во мне старые стремления, отчаянную потребность жить по-своему.

Я снова открыла сундук и достала пузырек, в котором еще оставались чернила из сажи, загустевшие от времени. Из мешка я вытащила перо. Между строками своей старой молитвы внутри чаши для заклинаний я крошечными буквами записала новую: «София, дыхание Господне, обрати мой взор на Египет. Пусть земля, бывшая узилищем, станет землей свободы. Направь меня в обитель чернил и папируса, место, где меня ждет возрождение».

XXXIII

Я проснулась до рассвета. Моя голова покоилась на плече мужа, его борода щекотала мне лоб. Кожа Иисуса дышала жаром, от нее шел запах вина и соли. Я лежала в темноте не шевелясь. Я вбирала его в себя.

Светало. Солнце медленно и словно бы неуверенно показалось на небе, но полностью так и не вышло. Над головой раздался раскат грома — загрохотало, потом еще и еще, затрещали небесные поленья. Иисус зашевелился и что-то пробормотал, но я не разобрала. Я думала, что он встанет и примется за молитву, но вместо этого он спросил:

— Мой маленький гром, не твой ли голос я слышу? — и рассмеялся.

— Это я, возлюбленный мой. Я бушую от мысли о том, что придется тебя оставить, — ответила я нарочито весело, подстраиваясь к его тону.

Он повернулся на бок, чтобы видеть меня, и я почувствовала, как он заглядывает мне в самое сердце.

— Благословляю величие твоего духа, Ана.

— А я — твоего, — ответила я ему.

Затем он встал, открыл дверь и устремил свой чистый глубокий взгляд, которым только что проникал в меня, на долину. Я встала рядом и проследила взгляд мужа. Мне вдруг почудилось, что я вижу мир таким же, каким видит его он: бесприютным, разбитым и невыносимо прекрасным, ожидающим, когда кто-то примет его и вернет ему былую красоту.

Пришла пора расставания. Я всей душой желала, чтобы мы могли остаться вместе.

Мы поели в молчании. Я уже оделась и была готова отправляться в путь, но прежде мне надо было сделать кое-что еще. Я развязала мешочек, в котором хранилась красная нить. Она совсем истрепалась, стала тоньше волоса, но сегодня ради Иисуса я хотела надеть ее. Он помог мне завязать нить на запястье.

Семья ждала во дворе. Я обняла каждого из них, и Иисус подвел меня к воротам, где меня уже ждали Иуда, Йолта и Лави. Дождь прекратился, но тучи еще не разошлись.

Мы не стали затягивать прощание. Я поцеловала Иисуса в губы.

— Пусть это расставание не отдалит нас, но свяжет вместе, — сказала я. И, прижимая чашу и свитки к груди, устремилась в Египет.

АЛЕКСАНДРИЯ. МАРЕЙСКОЕ ОЗЕРО, ЕГИПЕТ

28–30 гг. н. э

I

Мы прибыли в Большую Александрийскую гавань, проведя восемь дней в беспокойном море. И хотя наш корабль — он курсировал между Кесарией, куда на нем доставляли египетское зерно, и Александрией, куда он возвращалось с грузом оливок, — уже пристал к берегу, качка не позволяла моему желудку удержать в себе ни еду, ни питье. Все путешествие я думала об Иисусе, свернувшись клубочком на своем тюфяке в трюме. Временами боль и смятение оттого, что расстояние между нами неуклонно увеличивается, становились такими нестерпимыми, что я думала: не в них ли нужно искать причину моего недуга? Может, виновата разлука, а не бурные волны?

Несмотря на слабость и тошноту, я заставила себя подняться на палубу, чтобы впервые увидеть город, о котором мечтала с того самого дня, когда Йолта впервые поведала мне о величии Александрии. Я вдохнула пропитанный туманом воздух и поплотнее укутала шею. Рядом со мной стояла тетя, над головами у нас свистел ветер, яростно треплющий парус. Гавань кишмя кишела кораблями: большими торговыми, вроде нашего, и поменьше — галерами.

— Смотри! — воскликнула тетка, указывая куда-то во мглу. — Это знаменитый Фаросский маяк!

Когда я повернулась, глазам открылось невероятное зрелище: на небольшом острове напротив гавани возвышалась массивная башня белого мрамора, три грандиозных яруса которой устремлялись в облака, а вершина источала ярчайшее сияние. Даже Иерусалимский храм не мог по величию сравниться с маяком.

— Интересно, откуда берется такой свет? — прошептала я. От восторга я даже не заметила, что высказываю мысль вслух.

— Огонь отражается в больших бронзовых зеркалах, — ответила Йолта, и на ее лице я увидела гордость за родной город.

Купол маяка венчала фигура, простирающая руку к небу.

— Кто это? — спросила я.

— Гелиос, греческий бог солнца. Видишь, он указывает на солнце.

Город был построен у самой воды. Сверкающие белоснежные здания тянулись до самого горизонта. Я зачарованно рассматривала одно из них — блистательное сооружение, которое словно бы парило над поверхностью воды. Тошнота прошла без следа.