Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Тебе известно, что я ничего не знаю о том, где живет Хая. Ее новая семья настояла на заключении договора, согласно которому мы не можем поддерживать с ними связь.

— Как я уже сказала, дочь больше не моя, — повторила Йолта. — Я пришла не за ней, я здесь только ради себя. Харан, позволь мне вернуться домой. — Ее раскаяние выглядело очень убедительно.

Харан выбрался из пятна слепящего света и принялся мерить атриум шагами, заложив руки за спину. Он сделал Апиону знак удалиться, и казначей почти бегом покинул зал.

Дядя остановился передо мной.

— Ты будешь платить мне пять сотен бронзовых драхм за каждый месяц, проведенный под моей крышей.

Пять сотен! У меня было с собой полторы тысячи серебряных Иродовых драхм. Сколько это в египетской бронзе, я не знала. Я рассчитывала, что денег должно хватить на год: я собиралась потратить их на какое-нибудь жилище, к тому же нам нужно будет чем-то заплатить за обратную дорогу.

— Сто, — сказала я.

— Четыре сотни, — не уступал он.

— Сто пятьдесят, и ты возьмешь меня к себе писцом.

— Писцом? — фыркнул дядя. — Писец у меня есть.

— Он пишет по-арамейски, по-гречески, на иврите и латыни — на всех четырех языках? — поинтересовалась я. — Выводит ли он буквы столь искусно, что самый их вид придает больший вес словам?

— Ты что же, умеешь так писать? — удивился Харан.

— Да.

— Хорошо. Сто пятьдесят бронзовых драхм, и будешь работать у меня писцом. Более никаких условий — разве что вы не сможете покидать этот дом.

— Ты не можешь заточить нас здесь, — возразила я. Вот так удар! Это было еще хуже, чем платить дяде за кров.

— Если вам потребуется что-нибудь на рынке, ваш так называемый телохранитель сможет сходить туда за вас. — Дядя повернулся к Йолте: — Как тебе известно, убийство не имеет срока давности. Если до меня дойдут слухи, что одна из вас покинула дом или расспрашивала о твоей дочери, я позабочусь о том, чтобы тебя арестовали. — Его лицо посуровело: — Семья Хаи не желает никакого вмешательства в их дела, а я не желаю становиться объектом судебного разбирательства из-за этого.

Он ударил в маленький гонг, и в зал вошла молодая женщина — не еврейка, а длинношеяя египтянка с жирно подведенными глазами.

— Проводи их на женскую половину, а их телохранителя — к прочим слугам, — распорядился Харан, после чего сразу ушел.

Мы последовали за египтянкой, прислушиваясь к шуршанию ее сандалий по плитке. Ее черные волосы покачивались туда-сюда. По всему выходило, что в этом доме мы будем пленницами.

— Разве у Харана нет жены, которую мы могли бы молить о покровительстве? — шепнула я Йолте.

— Она умерла еще до того, как я покинула Александрию. Взял ли он другую — мне неизвестно, — так же тихо ответила она.

Служанка остановилась перед одной из дверей.

— Вы будете жить здесь, — сказала она на ломаном греческом и добавила: — Жены нет. Здесь живут только сам Харан и его слуги.

— Какой у тебя хороший слух, — заметила я.

— У всех слуг хороший слух, — парировал она, и я увидела, как усмешка тронула губы Лави.

— Где же сыновья Харана? — спросила Йолта.

— Они управляют его имениями в дельте Нила. — Она жестом пригласила Лави следовать за ней и ушла, встряхнув волосами и покачивая бедрами. Прежде чем броситься за египтянкой, Лави несколько мгновений смотрел ей вслед с разинутым ртом.

Между нашими с Йолтой спальнями располагалась небольшая гостиная, выходившая во двор, где росла крошечная рощица финиковых пальм. Мы остановились в дверях, вглядываясь в нее.

— Харан тебе не доверяет, — сказала я. — Ему точно известно, зачем ты здесь.

— Да, ты права.

— Однако это странно: он так старается оградить Хаю от тебя. Запер нас в доме. Что плохого в том, если ты с ней увидишься? Наверное, какой-то пункт в договоре с ее новой семьей и существует, но почему-то мне кажется, что он скрывает Хаю лишь затем, чтобы наказать тебя. Может ли человек быть настолько мстительным?

— Слухи о смерти моего мужа покрыли его позором, ведь его родную сестру сочли убийцей. Из-за этого он понес убытки. Утратил уважение горожан. Испытал стыд. Он так и не оправился и никогда не перестанет винить меня. Его жажда мести безгранична.

Мы помолчали, а потом я увидела, что ей в голову пришла какая-то мысль, разгадка.

— А вдруг Харан прячет Хаю не только из мести, а потому что хочет сохранить в тайне какие-то свои махинации?

Я похолодела.

— Тетя, что ты имеешь в виду?

— Не знаю, — сказала она. — Посмотрим.

В центре сада был маленький пруд, полный голубых лотосов. «По крайней мере, — подумала я, — нам есть где жить».

Пока Йолта устраивалась на новом месте, я вышла во двор и опустилась на колени у пруда. Я разглядывала лотосы, которые удивительным образом росли прямо из тины на дне, как вдруг за моей спиной послышались шаги. Я обернулась. Передо мной стоял Апион.

Благодарю тебя, — сказал он. — Ты рисковала, прикрывая меня.

— Это меньшее, что я могла сделать.

— Что ж, племянница Харана, чего ты хочешь от меня? — улыбнулся он.

— Время покажет, — ответила я.

II

Утро я проводила в небольшом скриптории Харана, снимая копии с его деловых бумаг. «Дурак хранит один экземпляр, — говаривал он, — мудрец — два».

От своего отца дядя унаследовал поля, на которых произрастал папирус, и дело Харана процветало, хотя записи — все эти контракты, купчие, счета и расписки — были отчаянно скучны. Настоящие горы уныния. К счастью, дядя все еще входил в совет старейшин, заправляющий всеми делами иудеев в городе, что обеспечивало мне знакомство с куда более захватывающими документами. Я переписала чудесную подборку душераздирающих жалоб, в которых речь шла то о беременных вдовах и невестках, потерявших девственность до брака, то об избиении мужьями жен или о женах, оставивших мужей. Там было свидетельство обвиненной в прелюбодеянии женщины, где она отстаивала свою невиновность в таких решительных выражениях, что я не могла не улыбнуться. Другое принадлежало жене раввина, которая утверждала, что банщик обварил ей бедра кипятком. Самое удивительное послание было написано девушкой, которая просила совет старейшин позволить ей самой выбрать себе жениха. Каким же скучным мне казался теперь Назарет!

Никогда прежде я не писала на таком превосходном папирусе: белом, плотном, тщательно отшлифованном. Я научилась так склеивать листки, что получались свитки в два раза больше моего роста. Писцом у Харана служил Фаддей — старик с белоснежными пучками волос, торчащими из ушей, и перепачканными чернилами кончиками пальцев, постоянно дремавший с пером в руках.

Его похрапывание придавало мне храбрости, и я тоже забрасывала работу, принимаясь за свои истории о матриархах. Нежданного появления Харана опасаться не стоило: он целыми днями пропадал в городе, то заседая в совете, то занимаясь делами синагоги или греческими играми в амфитеатре. Когда же он был дома, мы старались держаться от него подальше и даже ели на женской половине. Все, что от меня требовалось, — работать чуть быстрее, чем медлительный, вечно храпящий Фаддей. Благодаря этому я успела записать истории Юдифи, Руфи, Мариам, Деворы и Иезавели. Свитки я прятала в большом каменном сосуде у себя комнате, где уже лежали остальные мои записи.

После полудня я возвращалась на женскую половину, предавалась лени и тревожным размышлениям о моем возлюбленном. Я представляла, как он бродит по Галилее, останавливаясь поговорить с прокаженными, блудницами и прочими мамзерим, или призывает первых стать последними, и все это на глазах Антипиных соглядатаев.

Чтобы отвлечься от печальных мыслей, я придумала развлекать Йолту и Лави чтением своих свитков. С каждым днем тетка все больше уходила в себя, замкнулась и совсем притихла. То, что мы не могли отправиться на поиски Хаи, надломило ее, и я надеялась облегчить страдания Йолты своими сочинениями. Они, по всей видимости, действительно придавали ей бодрости, но все же главным их почитателем стал Лави.