Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Очень скоро старик чудесным образом впал в забытье. Я избавилась от своего пива, вылив его в окно в кабинете Харана, и открыла шкаф. К появлению тетки все было готово. Мы разворачивали свиток за свитком, закрепляли их на специальных барабанах и читали, сидя бок о бок за моим столом. Йолта оказалась необычайно шумной читательницей. Она все время бурчала, хмыкала, охала и ахала, натыкаясь на сведения, которые поражали или расстраивали ее.

Мы одолели свитков десять или двенадцать, но так и не нашли никаких упоминаний о Хае. Йолта пробыла со мной почти час — больше рисковать мы не могли, однако Фаддей так и не проснулся. Я пригляделась к нему, проверяя, жив ли он: дыхания было почти не слышно, и вдохи показались мне слишком редкими. Когда старик все-таки проснулся и принялся в изнеможении зевать, я испытала огромное облегчение. Как всегда, мы оба сделали вид, что ничего особенного не произошло:

— Вам с Памфилой стоит знать меру, — сказала я Йолте по возвращении. — Хватит и половины того, что вы подмешали сегодня.

— Думаешь, Фаддей что-то заподозрил?

— Нет, думаю, он хорошо отдохнул.

V

Весной, в середине месяца, называемого египтянами фаменот, мы с Йолтой сидели у пруда. Она читала «Одиссею» Гомера, список с которой был сшит в толстый кодекс, один из самых ценных в библиотеке Харана. Я принесла тетке поэму с разрешения Фаддея в надежде хоть чем-то занять ее и отвлечь от мыслей о Хае.

Наши тайные походы в скрипторий затянулись на всю осень и зиму. Через месяц после первой вылазки Йолта стала наведываться в кабинет не чаще раза в неделю, чтобы отвести возможные подозрения от Фаддея, да и сколько же можно было угощать его пивом. Наши занятия замедлились, когда Харан подхватил какую-то желудочную хворь и несколько недель не выходил из дома. Тем не менее к этому времени мы просмотрели все свитки из шкафа и теперь знали о делах Харана гораздо больше, чем нам хотелось бы. Живот Фаддея раздувался от пива. Мы же не нашли ни единого доказательства того, что Хая жива.

Я лежала в траве, рассматривая клочковатые облака в небе, и задавалась вопросом, почему же Иуда мне не пишет. Гонец из Галилеи добирался до Александрии за три месяца, мы же провели здесь уже двенадцать. Может, Иуда нанял ненадежного посланника? Или в дороге с гонцом приключилась беда? Антипа мог давным-давно прекратить поиски. Я вонзила ногти в подушечку большого пальца. Почему Иисус не послал за мной?

В день, когда муж сообщил мне, что начинает свое служение, он прижался лбом к моему лбу и закрыл глаза. Я попыталась представить это… представить Иисуса. Но его черты уже утратили прежнюю четкость. Это медленное исчезновение ужаснуло меня.

Памфила принесла наш ужин.

— Накрыть вам в саду? — спросила она, входя во двор.

Я села, и образ Иисуса рассеялся, вызвав у меня внезапное и острое чувство одиночества.

— Давай поедим здесь, — предложила Йолта, откладывая кодекс.

— Не было ли писем сегодня? — спросила я Памфилу. Она обещала извещать меня о прибытии гонцов, но я все равно каждый день повторяла вопрос.

— К сожалению, нет. — Она с любопытством посмотрела на меня. — Должно быть, это очень важное письмо.

— Мой брат обещал написать, когда мы сможем без опаски вернуться в Галилею.

Памфила резко остановилась, отчего поднос у нее в руках подскочил.

— Лави уедет с вами?

— Без него нам в дороге не справиться. — Я слишком поздно поняла, что ответила не подумав. Сердце Лави принадлежало Памфиле, и она, по всей видимости, отдала ему свое. Если ей станет известно, что письмо приведет к разлуке с Лави, не станет ли она скрывать его от меня? Можно ли ей доверять?

Она налила вина сначала Йолте, затем мне и протянула нам миски с чечевичной похлебкой, приправленной чесноком.

— Если Лави поедет со мной, я позабочусь, чтобы ему хватило денег вернуться в Александрию, — заверила я.

Она сухо кивнула.

Йолта нахмурилась. Я без труда прочла тетины мысли: «Понимаю, ты хочешь заручиться расположением служанки, но будут ли у тебя средства, чтобы сдержать слово?» Кроме того, отложенных на обратную дорогу драхм хватит лишь на то, чтобы заплатить Харану еще за четыре месяца, не больше.

Когда Памфила ушла, ложка Йолты глухо стукнула о миску. У меня тоже пропал аппетит. Я снова легла на землю, закрыла глаза и попыталась отыскать в памяти лицо мужа, но ничего не нашла.

VI

Я вложила пять драхм в руку Лави.

— Ступай на рынок и купи дорожный мешок из шерстяной ткани, куда поместятся свитки. — Я подвела его к каменному сосуду в моей комнате, вытащила оттуда свитки один за другим и разложила их на постели. — Наша старая кожаная сумка уже маловата.

Лави посмотрел на свитки.

— Их двадцать семь, — сказала я.

Из маленького окошка в комнату проникало послеполуденное солнце. Проходя сквозь пальмовые листья, его лучи становились бледно-зелеными. Я смотрела на свитки. Годами я вымаливала право писать. Каждое слово, каждый росчерк пера стоили усилий и потому были бесценны. Меня пронзило неожиданное чувство — не знаю, можно ли назвать его гордостью, скорее это было удовлетворение оттого, что я, так или иначе, добилась своего. Это же надо! Двадцать семь свитков.

За последний год я закончила повести о библейских матриархах, записала историю Хаи, утраченной дочери, и Йолты, матери, которая ищет свое дитя. Я показала ее тете, едва просохли чернила, и та, закончив чтение, сказала: «Хая потеряна, но ее история останется с нами», — и я поняла, что это принесло ей облегчение. Я записала свои причитания по Сусанне, которыми покрывала черепки, оставленные в Назарете. Всё я не вспомнила, но порадовалась и тому, что удалось записать. Я изложила историю своей дружбы с Фазелис и ее побега от Антипы, а также составила описание нашей жизни в Назарете.

Лави оторвал глаза от охапки папирусов:

— Значит ли новая сумка, что мы скоро отправляемся в путь?

— Я все еще жду весточки из Галилеи. И когда она придет, я хочу быть готова.

Мне действительно требовалась сумка побольше, но я отправляла Лави в город не только за этим. Я размышляла над тем, как перейти к щекотливому вопросу, когда он вдруг сказал:

— Я хочу жениться на Памфиле.

Новость меня ошарашила.

— А хочет ли Памфила выйти за тебя?

— Мы заключили бы брак хоть завтра, будь у меня средства к существованию. Мне придется искать работу здесь, в Александрии, ведь она не покинет Египет.

Лави собирается остаться здесь? У меня упало сердце.

— А когда я найду работу, — добавил он, — я пойду к ее отцу. Мы не сможем пожениться без его благословения. Он виноградарь в Дионисии. Не знаю, даст ли он согласие на брак с чужеземцем.

— С чего бы ее отцу тебя отвергать? Если хочешь, я могу написать ему, превознося твои достоинства.

— Спасибо.

— Мне нужно знать: ты еще планируешь проводить нас в Галилею? Мы с Йолтой не можем путешествовать в одиночку, это слишком опасно.

— Ана, я вас не брошу, — ответил Лави.

Я ощутила прилив благодарности, а потом и радость. Прежде он никогда не называл меня Аной, даже после того, как я объявила его свободным. Это был не только знак дружбы, но и скромная декларация независимости.

— Не волнуйся, я найду деньги на твою обратную дорогу в Александрию, — сказала я и, не успев еще договорить, поняла: деньги у меня уже есть. Нам все равно придется уехать, когда будет нечем платить Харану, независимо от того, придет письмо от Иуды или нет, так почему бы не сделать этого раньше? Разница покроет дорожные расходы Лави.

— А теперь отправляйся на рынок, — повторила я. — Иди на тот, что у гавани.

— Но до него далеко, и он не такой уж и большой. Не лучше ли будет…

— Лави, ты должен заглянуть в гавань, это самое важное. Ищи корабль из Кесарии. Поговори с теми, кто на нем приплыл, — с торговцами, моряками, с кем угодно. Мне нужны новости об Антипе. Может быть, его уже нет в живых. Если тетрарх болен или мертв, мы можем вернуться в Галилею со спокойной душой.