Топографический кретин - Ян Ледер

селёдкой под шубой, хлебом и кефиром. Но район был такой, что с утра — даже если это утро выходного дня, даже если праздничное утро, и на работу не надо, всё равно — хотелось поскорее смыться куда-нибудь ближе к центру, а вечером хотелось, чтоб побыстрее настало утро, чтобы смыться куда-нибудь ближе к центру, а днём… А как район выглядел днём, Яков и не знал, потому что каждая лишняя минута, проведённая здесь, нагоняла такую гнусь, что даже корреспонденцию на своё имя он просил отправлять на главпочтамт на Тверской, до востребования.

К тому же местный почтальон наверняка знаком с подподъездными бабусями, а они, даром что философы, давно уже подозрительно косятся на вечно небритого квартиранта: девок он, конечно, толпами не водит, на алкаша или, свят-свят, морфиниста не похож, ничего такого сказать не можем, а только кто его знает, где шляется по ночам, что там делает у себя, вишь шторы какие плотные, никогда почти не раздвигает. Те, что на Гурьянова недавно подзорвали — оно тут ведь, за углом совсем, — тоже, небось, на вид приличные были, а вон чего… И квартиру снимает не где-нибудь, а на первом этаже. Много ль этого… гешкагена — много ли надо. Домишко-то — свечечка, панельная к тому ж, дунь — рассыплется. И серьгу в ухо втемяшил, и музыка у его дома не наша играет, нет, не знаем, что за музыка такая.

По их наводке, не иначе, однажды к нему наведался наряд какого-то спецназа — при стволах, в бронежилетах, разве что без трикотажных чулок с дырками на головах. Звонок он отсоединил от сети сразу, как только вселился сюда, чтобы соседки, рыскающие в поисках соли, спичек и сплетен, не будили после ночных смен, так что менты чуть дверь не вынесли под ободряющее гиканье подъездных одуванчиков.

Из фильмов Яков, конечно, знал, что имеет полное право не открывать, пока пришельцы не представятся и хотя бы в глазок не покажут специальной бумаги, но отомкнул сразу: платить хозяйке за ремонт разнесённой в клочья прихожей не улыбалось совершенно.

— Документики, пожалуйста, — приказал главный. О том, что он главный, можно было догадаться только по максимально свирепой морде, да ещё по тому, что говорил именно он. Никаких иных знаков отличия ни на нём, ни на двух других Яков не приметил.

— А на каком, простите, основании?

— Сигнальчик поступил. Документики!

Чего это он уменьшительно-ласкательными разговаривает, подумал Яков тревожно. Не идёт это здоровому мужику, чай не Светик из главы про уссурийских тигров.

— От кого сигнальчик? — попытался уточнить он.

— От кого надо, от того и сигнальчик! Документики! Паспорт с регистрацией — и мигом мне!

Лицо главного, и до того благодушием не сиявшее, стало уходить в бордо. Яков вспомнил надписи на спичечных коробках и решил, что игру с огнём пора прекращать. Времени на раздумья не было.

Пойти за паспортом — признать поражение. Потребовать ордер на обыск, или как там оно у них называется, — лишиться почек. Его спасло именно отсутствие балаклав на лицах амбалов: в глазах главного, в самой их глубине, где-то под сетчаткой, мельтешило, сумняшеся, что-то человеческое, из-за чего главный отдалённо напоминал Сашу Молоха в момент похмельной рефлексии.

— Минуточку.

Яков пошёл в комнату. Уловив движение за спиной, быстро обернулся:

— Извините, офицер, можно вас попросить постоять здесь? Или разуться, если идёте в комнату? Я только что полы помыл, а на улице сами знаете. Вот тапочки.

Два шлёпанца, отлитых братским китайским народом из невзрачного полипропилена, заискивающе бухнулись на линолеум в двадцати сантиметрах от грозно нагуталиненных кирзовых родственников — и застали ментов врасплох. Их секундное замешательство позволило Якову изъять бумаги из заветного портфеля и мигом вернуться в прихожую: квартира была совсем небольшая, на съём в Москве чего-нибудь поквадратурнее журналистская зарплата пока не тянула.

— Пожалуйста, — сказал он и протянул тонкую синенькую брошюрку. — Извините, что потрёпана.

— Что это? — спецназовец ошизело перевёл взгляд с тапочек на книжицу.

— Конституция.

— Какая, нафиг, конституция??

— Основной закон Российской Федерации. Там закладки есть.

— Какие, к праматери, закладки? — заорав, мент перестал быть достойным своих сапог: утратил лоск. — Паспорт давай!

— Закладки как раз в нужных местах, — поскольку его собеседник не добавил «сука» в конце последней реплики, Яков чуть-чуть успокоился. — Их немного, две всего.

Главный — вряд ли осознанно, скорее по привычке подчиняться приказам или хотя бы прислушиваться к твёрдому голосу без дрожи — раскрыл книжицу на более длинной из закладок и наткнулся на высвеченный лимонным маркером абзац.

— Каждый, кто законно находится на территории Российской Федерации, — он бурчал неразборчиво, но Яков знал слова наизусть, — имеет право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства. И чё? Передвигайся сколько хочешь, если прописка есть.

— Простите, господин офицер…

— Лейтенант отряда милиции особого назначения гувэдэ города Москвы, — сказал омоновец уже почти без рыка.

— Простите, товарищ лейтенант особого назначения, но прописка отменена в тысяча девятьсот девяносто третьем году как пережиток сталинских перегибов. В новой конституции, принятой на всенародном референдуме, этот институт тоталитарного общества не значится.

— А вот Сталина не трожь, ты… талитарный… Неизвестно ещё, кто тут пережиток, — буркнул один из наряда, до сих пор рта не раскрывавший.

— Погодь, Андрюха, дай задержанному поумничать напоследок, — ухмыльнулся главный и припечатал: — Прописка, отписка, меня не колышет, хоть пиписка. В Москве должна быть регистрация.

— Почему? — спросил Яков. Пока всё шло по накатанной. Если, конечно, не считать двух резанувших нервные окончания слов: «задержанный» и «напоследок».

— По кочану. Постановление правительства Москвы.

— Тогда будьте добры, откройте на второй закладке.

— Конституция Российской Федерации имеет высшую юридическую силу, тра-та-та, — законы не должны противоречить… — снова забубнил амбал и вдруг перешёл на «вы»: — Вы юрист?

— Нет, просто люблю конституцию.

Яков отдавал себе отчёт в том, что заявление звучит излишне патетически и где-то даже извращенчески, но он не врал. Эту синюю брошюрку он купил за шесть рублей на второй день после переезда в Москву и с тех пор постоянно носил с собой, отчего у неё и был вид зачитанного до дыр библиотечного Булгакова. Любимый основной закон спасал его при общении с милиционерами, коих в столице было никак не меньше, чем всего остального населения, включая бездомных, четвероногих и бездомных четвероногих, и каждый второй норовил остановить небритого, патлатого и с серьгой, чтобы поинтересоваться справкой о регистрации.

Регистрироваться не хотелось. С одной стороны, было элементарно жалко времени на хождение по инстанциям и стояние в очередях. С другой стороны, просто из принципа. Какого чёрта: отменили прописку — значит, нет её, и баста. А