Топографический кретин - Ян Ледер

концов, именно благодаря этой болтающейся под днищем неугомонной жестянке Разлуп получил своё второе имя: Пугатти.

Да и кайфа вечно орущий глушитель, надо сказать, не умалял. Не портил впечатления ни самому Якову, ни друзьям или подругам, регулярно составлявшим ему компанию. Чаще других покататься напрашивалась Верка, и время от времени он уступал её просьбам, брал с собой, хотя оба знали: Верка не ограничится поездкой по городу, пусть даже с ветерком из окошка, музыкой из динамиков и рёвом из-под днища.

Оказываясь с Яковом наедине, Верка предпочитала брать ситуацию в свои закалённые школьным гандболом руки. Довольно скоро — и достаточно предсказуемо — её указательный пальчик касался уголочка её же, Веркиных, губ: видимо, она считала этот жест невыносимо сексуальным.

— Вот бы ты меня поцеловал, — произносила Верка не мечтательно даже, а как бы размышляя вслух. — Как тогда, в лагере, помнишь?

Она влюбилась в него, когда он уже перестал быть Яшей, но ещё не стал Яковом, то есть в эпоху композиторно-ковбойского прозвища Фрэн. Втюрилась с первого взгляда. Даже ещё до первого взгляда, с того дня, когда стала посещать кружок юных журналистов при хабаровском краевом радиокомитете.

Летом, втиснувшимся между предпоследним и последним классами школы, Фрэн снова поехал в лагерь комсомольского актива, о котором вспоминал весь учебный год. Он знал, что Алисы из сказки в нём уже не будет, потому что она как раз поступила в университет, но всё равно очень хотел ещё раз увидеть разноцветные дощатые корпуса, вдохнуть зелёного, пропитанного Амуром неторопливого воздуха, окунуться в бессмысленно-неотложную суету рисования монументальной — пять метров на полтора — стенгазеты, увидеть других, не школьных, друзей, обняться с ними у рассветного костра в орлятском кругу — и чтобы ком в горле от песни про то, как на заре стучатся волны в парапет и как звучит в бакштаге первая струна.

И, кстати, узнать уже заодно, что это за бакштаг такой.

Он вышел из прожаренного автобуса на жёлтой августовской остановке. На нём была подаренная кем-то из родственников болгарская безрукавка с нарисованными детской рукой синими и красными космическими кораблями, большая кожзамовская сумка на плече, а в душе — щемящее чувство возвращения. Он вошёл в знакомые ворота под слегка облупившимся словом «Юность», выгнувшимся дугой, и понял, что опоздал.

Опоздал на целый день, приехал последним из всего отряда: его встречали на центральном плацу в полном составе. Даже в более чем полном.

— Здрасьте, я Вера, — сказала невысокая девушка с вулканом темно-каштановых волос и совершенно синими глазами. Не голубыми, а именно синими, хотя таких, как известно, не бывает. И ещё у неё были широкие, почти монгольские скулы, из-за которых лицо делалось похожим на Пентагон сверху. — А ты Яша, да? Мне про тебя много рассказывали.

— Фрэн, — поправил он, отчего-то смущаясь.

Ему было шестнадцать, ей четырнадцать, и на второй день она объявила ему, что влюблена. Ему снова стало неловко: ну когда такое было, чтобы девушка признавалась первой? И чтобы влюблялась в юношу не за его собственные заслуги, а за то, что ей наговорили про него другие? А как же быть с подготовительной работой, куда девать нулевой цикл? Цветы, кино, шоколадные конфеты?

Что-то здесь было не так: ураган Веркиной любви застал Фрэна врасплох, подавил своей бескомпромиссной магнитудой. Может, поэтому он так и не ответил ей взаимностью? То есть вообще-то он её, конечно, тоже любил, но — как друга. Тем ответным чувством, что часто рождается у человека по отношению к тому, кто отдал ему сердце без остатка. Той почти родственной привязанностью, хуже которой для истинно влюблённого нет, наверное, ничего.

Фрэну льстило, конечно, что за ним хвостиком бегает юная синеглазая девчонка со смешной фамилией. Эту фамилию Верка оставит себе и через много лет, когда — вслед за Фрэном — поступит в универ и выйдет замуж за одного из лучших его друзей, красавца Армена, о котором сокурсницы станут говорить, что даже если бы у него не было никаких других качеств, его можно было бы полюбить уже за одну только фамилию: очень уж звучная.

А Верка сокурсниц не послушает и выйдет не за фамилию, а за самого Армена — и так и останется Веркой Жмых.

В лагере по ночам она совсем по-пионерски мазала почти уже взрослого Фрэна зубной пастой «поморин», а он её в ответ — хотя и не нарочно — сгущёнкой из банки, которую они вдвоём вылизывали, прячась от вожатой под одеялом.

Он рассказывал ей про созвездия и показывал на зависшую в чёрном небе переменчивую розово-голубую точку, которую называл пульсаром, и слово это завораживало Верку, да и самому Фрэну казалось очень загадочным и звучным: он тогда ещё не знал, что если прочитать его задом наперёд, то получится разлуп.

И там же, в лагере, во время какой-то спартакиады, Верка дальше всех на свете прыгнула в длину, потому что перед этим Фрэн пообещал ей поцелуй, если она займёт для отряда первое место.

А потом кончилось лето, и она стала иногда выпрашивать у мамы 2 рубля и 14 копеек на билет туда и обратно до города, в котором жил он, и приезжала к нему — иногда с подругой, иногда одна, но всегда без предупреждения. Мама Фрэна к этим визитам относилась без энтузиазма, потому что он тут же отправлялся с девочками на Сопку и в горпарк, а на носу у него были выпускные экзамены…

— Помнишь, как тогда, в лагере?

— Так тогда ты побила мировой рекорд по прыжкам в ширину.

— В длину.

— Ну да, в толщину, — он всё ещё надеялся отшутиться. — В общем, тогда ты честно заслужила.

— А теперь… А теперь, хочешь, я за бензин заплачу!

— Как вам этот альфонсизм, — бормотал Яков, загонял куда-то свою мятущуюся совесть и покрепче сжимал руль, вытягивая в сторону Верки курочкину попку. Так в детстве его сложенные в трубочку губы называла мама, когда он приходил целоваться перед сном.

На этот раз Верка предложила новый гешефт: он её целует, а она угощает его кофе в самом крутом заведении города — канадском блочном мотеле, выстроенном недавно в санаторно-курортном владивостокском пригороде. Яков там ещё не был, хотя давно собирался: надеялся, что кофе в мотеле окажется не хуже, чем во всё ещё модном, но уже теряющем лоск кафе «Фламенко».

Парковка у кабачка оказалась забита дорогими тачками, японок среди них почти не наблюдалось. Покрутившись по стоянке, Яков втиснулся наконец между похожим на малиновый катафалк «шевроле» и прильнувшим к асфальту «феррари» с