Топографический кретин - Ян Ледер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через двадцать минут их, заправленных на радостях по самое нехочу, остановил пост ГАИ.
— Нарушаем, водитель, — ласково проговорил сержант. — На этом участке скоростной режим пятьдесят. Или знаки не замечаем?
— Замечаем, офицер, извините, просто в Пограничный на поезд опаздываем. Да и ехал-то я шестьдесят, не больше.
— Шестьдесят семь, — уточнил гаишник и развернул радар, чтобы Яков увидел красные цифры, похожие на прямоугольную пропись, какую выводят на конвертах в графе «Почтовый индекс места назначения». — Протокол будем составлять? Или как?
— На протокол времени нет, давайте или как.
— Тогда это вы давайте, — зевнул сержант и, пока Яков ковырялся в карманах, занялся наружным осмотром транспортного средства. — Аптечка, огнетушитель, знак аварийной остановки?
— Да-да, всё есть, и противооткатное устройство, и противогаз.
— Хорошо, — одобрил гаишник. — Вам бы, водитель, глушитель заварить, а то ревёте с превышением.
— Обязательно, товарищ сержант! Вот прямо в Пограничном и заварю, сразу после отправления паровоза.
— Да, и тут у вас из-под лючка бензобака подтекает. Не горючее, надеюсь? — он отковырнул ногтем кусочек замёрзшей желтоватой субстанции, покатал в пальцах, поднёс к носу. — Горючее горюче, может представлять угрозу безопасности участников дорожного движения!
— Нет, сержант, это не горючее, честное слово не горючее, — Яков сунул гаишнику полтинник и под общий хохот рванул в сторону границы, ощущая себя уже не салагой-красноармейцем, а сыном турецкоподданного, прорывающимся к Индийскому океану с гнутым золотым блюдом под тёплым тулупом.
9 февраля
Полураспад
Зачем тратить свои последние часы на то, чтобы кружиться по клетке и уверять себя, что ты не белка в колесе?
Рэй Брэдбери
Четверг. Скоро выходные, и она опять засобирается клубиться, и я опять спрошу, можно ли мне пойти с ней, и она опять скажет нет.
— Почему ты не хочешь взять меня?
— Потому что это как идти в клуб с родителями.
Я превратился для нее в папу. Или в маму.
Она права, я ведь всегда говорю: оденься потеплее, когда она в феврале выходит из дому в курточке до середины поясницы и джинсах, спадающих с бедер и демонстрирующих миру ее действительно достойный демонстрации живот.
Точно как мама, ворочаюсь в постели, когда она пляшет под хаус в исполнении немерено искусных композиторов-диджеев. Точно как папа, допытываюсь, где и с кем была, и почему одежда пахнет куревом.
Третий родитель, черт подери. Пятое колесо.
И она придет то ли утром, то после, и я стану делать вид, что сплю, а на самом деле подсматривать сквозь щелочку между век — и наслаждаться зрелищем, и любоваться ею, и завидовать самому себе, а потом вспомню, что завидовать уже нечему, и пожалею себя — так жалеют себя дети, отворачиваясь к стенке, зарываясь под одеяло, утыкаясь в подушку со слезами на глазах и угрожающим торжеством, пульсирующим в мозгу: вот умру сейчас, тогда пожалеете. Поймете тогда, но поздно будет!
Но никто ничего не поймет и никто ни о чем не пожалеет. Она просто разденется, постоит немного у зеркала, повернется одним боком, потом другим, оценит бёдра и грудь, потом почистит зубы и нырнет в одну со мной кровать, и если я буду притворяться убедительно и она поверит, что я сплю, то даже, может, чмокнет меня в плечо, а потом отвернется, потихоньку оттянет на себя три четверти одеяла, закроет глаза, улыбнется и мигом заснет.
Отскок. Убийство зеркала. Непредумышленное
На днях — вернее, была ночь, только как сказать? На ночах? Ночью на днях? — в общем, недавно среди ночи расколотил зеркало. Ну, не специально расколотил, так получилось.
А все из-за лиса под окном. Весной запахло, и раздухарилось животное, вопит после заката так, что даже у спящего волосы на подушке шевелятся. Вот и на этот раз часа в два проснулся от этого нечеловеческого (а с чего бы ему быть человеческим?) воя. Поворочался так и эдак — нет, не уснуть.
Открыл окно, залаял на нарушителя ротвейлером — серьезно, я умею, когда прижмет. Тот притих. А у меня уже сна ни в одном глазу. Вспомнил, что на кухне есть сонные пилюли, побрел туда. На обратном пути заметил, как фантастически, золотом, отражается в стоящем на полу узком высоком зеркале свет ночника, прорывающийся через два дверных проема и прихожую между ними. Дай, думаю, сфоткаю.
Так щелкнул, потом так, потом еще вот так. Нет, угол отражения не тот. Начал ворочать зеркало — вправо, влево, вроде поймал ракурс, только наклон осталось подстроить. Вверх, вниз, подальше от стены, поближе к стене… Так хорошо… Отошел к двери, прицелился. И тут зеркало стало заваливаться вперед. Медленно, не торопясь. Поймать — не фиг делать. Но, видимо, снотворное уже начало действовать, рука пары сантиметров не дотянулась до рамы, и с мягким "у-ух", совсем без звона, зеркало легло ничком.
Благодаря мягкости паласа и относительной глубине рамы, осколки не разлетелись по всей комнате, но, думаю, соседи долго не могли понять, с чего это лис сменил голос со своего обычного сексуально-неудовлетворенного визга на утробный и деловитый бас. А это я в полусонном состоянии орудовал среди ночи пылесосом. Не одному ж страдать.
Она уснет легко и воздушно, а я буду вращаться, как вентилятор, и, как какой-нибудь недоделанный Чернышевский, задавать себе два проклятых вопроса: кто виноват? и: что делать? И не буду находить ни одного ответа, и буду чувствовать тепло ее тела, и буду желать ее невыносимо и безответно, и снова пообещаю себе перестать опекать ее, как наседка, дать ей свободу, дать ей понять, что мне нет до нее дела, поклянусь засунуть в задницу ненужную свою страсть и не мучить ее расспросами…
Я не буду звонить и не буду писать,
Моя нежность к тебе не пробьется.
Я сумею простить, попытаюсь понять -
Боже, что мне еще остается.
И я тоже усну наконец, но сначала прикоснусь губами к ее правой лопатке — легко-легко, чтобы не разбудить. Ведь она спит. Или тоже делает вид? Что ж мы притворяемся друг перед другом, в кого мы превратились?
Но это будет потом. А сейчас я заехал, как говорят англичане, в середину нигде, я зашел в паб, я взял чего-то местного — и тут засвистел телефон. Мой. Она. От такой неожиданности я совершил неловкое движение, и половина моей полпинты аккуратно вылилась в мою же пепельницу, затушив далеко еще не докуренную сигарету. Значит — как там? — буду дольше жить. А вдруг есть смысл?
Прикуриваю новую,
