Топографический кретин - Ян Ледер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хорошо, что коты не сдали меня, подумал Яков, а то вовек бы не отмазался от этого неформального домкома по поводу загрязнения среды, окружающей дом образцовой культуры и быта. В том, что его девятиэтажка носит это гордое звание, Яков удостоверялся всякий раз, когда сворачивал с улицы во двор — по узкой, но весьма убедительно протоптанной дорожке, пересекавшей газон по диагонали. Тропка, желтовато-серая летом и влажно чавкающая зимой, огибала угол панельки, на котором радостная табличка про культуру соседствовала с более серьёзной: «По газонам не ходить!»
Палево-рыжий кот, похожий на маленького ободранного леопарда, обнюхал огромную, почти с него ростом, кулебяку, брезгливо дёрнул задней левой лапой и присел у вялого кустика. С секунду примерялся взглядом, а потом, упруго разжавшись, выстрелил собой Якову в лицо — тот едва успел отпрянуть, чертыхнувшись. Зря ругался: коту нужна была не его физиономия, а его подоконник.
Приземлившись на внешний карниз, он резво засеменил передними лапами и одновременно попытался сгруппироваться, чтобы подтянуть задние. Когти царапали и без того облупленную краску, но зацепиться за металлическую поверхность не могли. Яков подумал было протянуть руку помощи, но потом решил, что природа сама разберётся, да и кошак был слишком уж облезлый, со следами лишая по всей поверхности, включая морду, — к прикосновениям, в общем, не слишком располагал.
Через несколько судорожных мгновений, так и не сумев зафиксировать туловище на карнизе, животное разочарованно мявкнуло и обвалилось в куст. Из него с визгом вылетели воробьи, открывшие для себя кулебяку. Где-то рядом из другого открытого окна неразборчиво верещало радио. Облако удовлетворённо сползало с солнца. Хотелось есть. Бабки у подъезда продолжали сплетничать.
Никого из обсуждаемых Яков не знал, и слушать было неинтересно, но всё равно слушал — а что ещё делать? Можно, конечно, врубить серебристо-матовый хайфай, неделю назад купленный на ВДНХ за полсостояния, и заглушить несанкционированное жилсобрание, да только толку? По телеку мура, на автоответчике только просьба заболевшего коллеги подменить его на послезавтрашней смене. И не позвонишь ведь никому — кого он знает в столице?
Не Лену же дёргать, в самом деле.
Лена была москвичкой. Фрэну, подростку из глубокой прикитайской провинции, который столицу видел только на плакатах про социалистическое соревнование да в программе «Время», это обстоятельство представлялось чрезвычайно важным.
Познакомились они тоже в провинции, но куда более фешенебельной, чего его собственная, — на Домбае. Фрэн отдыхал там с мамой и сестренкой Алиной. Лена тоже отдыхала — и тоже с мамой: с кем ещё могут отдыхать пятнадцатилетние москвички на кислых лермонтовских водах? Сейчас, может, и не только с мамами, но тогда — это вам не сейчас.
По крутой кавказской здравнице Лена передвигалась в сопровождении подружки Аси, которая своей доведённой до совершенства невзрачностью ещё больше оттеняла мягкий шарм очаровательницы.
Лена говорила «дураки» с длинным ударением на «а» и надевала иногда тёмно-синее платье с серебряной каймой, белые босоножки на тонких ремешках и делала себе длинный ассиметричный хвост, который почему-то совершенно сводил Фрэна с ума, будто он до этого ассиметричных хвостов не видел.
За Леной таскалась не только Ася и — на нерешительном удалении — сам Фрэн, но и изрядная доля мужского населения санатория в возрасте от одиннадцати до девятнадцати. То есть дохлый номер. Можно, конечно, сказать: «привет, как дела», можно, наверное, услышать в ответ что-нибудь вежливо-невнятное, но скорее всего она просто улыбнётся тонкими московскими губками, тряхнёт неконгруэнтной своей причёской — и весь тебе привет.
Ну и смысл?
Был бы ещё Кит рядом — вдвоём оно как-то сподручнее… С другой стороны, так ведь и обломаться можно: когда знакомишься двое на двое, одному всегда достаётся что похуже, а Кит тоже не дурак на селёдку клевать.
Тоска, словом.
— Здорово, Фрэн.
— Здорово, Байконур.
С веснушчато-прыщавым Вадиком? Владиком? Славиком? из Кустаная они познакомились ещё в автобусе, вёзшем их из аэропорта. Подружиться не подружились: говорить особо не о чем, да и надо оно — сдруживаться на четырнадцать суток? — но регулярно здоровались и резались в огромные садовые шахматы.
— Чего делаешь после обеда?
— Фиг его знает, вроде ничего. А что?
— В три часа турнир по настольному теннису. В подвале. Чемпионат санатория. У меня отец играет — закачаешься! Приходи болеть.
Вот те нá, а Фрэн и не знал, что здесь есть теннисный стол! Да не один, как выяснилось, а целых два. Они стояли в прохладном мраморном подземелье, на достойном удалении друг от друга, а вдоль стен выстроились громко хлопающие деревянные сиденья, как в цирке, только в один ряд.
Он пришёл задолго до начала: очень уж руки чесались, ракетку сто лет не сжимали.
В зале было почти пусто, только неумело, лопатой, переталкивали друг другу заграничный оранжевый шарик двое незнакомых санитаров. Фрэн пристроился было ко второму столу, но играть было не с кем, поэтому стал разминаться — звонко долбить мячиком о стену, сначала с метрового расстояния, потом, не давая шарику коснуться пола, отступая всё дальше и дальше.
Заявилась санаторная физручка в польском «Адидасе» и очках на верёвочке. Фрэн, не отрываясь от тренировки, сказал ей здрасьте, она кивнула в ответ. Пошуровала бумагами в какой-то папочке, помолчала минуту-другую, потом стряхнула с носа очки и спросила:
— Ты в чемпионате-то участвуешь?
— Не-а, говорят, поздно уже, — Фрэн левой рукой поймал умаявшийся шарик, положил его на стол, накрыл ракеткой, чтоб не скатился. — Но если можно ещё записаться… Я не знал, Станислава Игоревна.
— Что значит не знал? По всему корпусу объявления висят!
— Да не знаю, не заметил как-то. Я вообще рассеянный.
— То-то я вижу, как ты рассеянно по стенке молотишь, — Станислава пошарила по синей груди с белым трилистником, нащупала очки, но надевать не стала, поднесла поближе к своим бумагам и уставилась в них. — Повезло тебе, бассейный с улицы рассеянной, у нас как раз один отдыхающий без соперника остался.
— Вот спасибо, а призы будут?
Физручка завела про почётные грамоты за второе и третье места, про диплом и электронный будильник за первое, но Фрэн всё это пропустил мимо ушей. В подвал начали заходить люди и рассаживаться вдоль стен, и среди них он увидел неразлучную парочку — убогую Асю и предмет своих воздыханий.
Это теперь, валяясь на продавленном диване на пролетарской московской окраине, он мог позволить себе думать о ней как о предмете, а тогда извинился перед физручкой, вышел на лестницу, пробил карманы, пожалел, что ещё не
