Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

ни парадоксально, критиковали за то, что та метит слишком высоко. Рецензенты писали, что в шоу «слишком много искусства и слишком мало Африки». Над Блейком и Сисслом насмехались – мол, те хотят, чтобы рядом с негритянским оркестром у них играл симфонический. Насмешек удостоился и негритянский кордебалет, подражавший искусным движениям британских «Девушек Тиллера». Не стоит так явно копировать стиль белокожих, считали критики, и зрители, казалось, с ними соглашались. Кассовые сборы упали, и хотя шоу переименовали и назвали «Шоколадными денди», чтобы не оставалось сомнений, что оно негритянское, весной 1925 года постановку свернули [101].

То были сложные времена для негритянских исполнителей, находившихся в плену ожиданий и понятий американского истеблишмента [102]: джазовая музыка и танцы пользовались огромной популярностью у белой публики и критиков, но стоило Сисслу и Блейку захотеть написать бродвейский мюзикл, Кэтрин Джарборо – спеть «белую» оперу, а скрипачу Уиллу Мариону Куку, талантливому выпускнику Берлинской высшей школы музыки и Национальной консерватории, стать кем-то большим, чем «пиликающий ниггер», их амбиции пресекались на корню. Закрытие «Шоколадных денди» грозило Жозефине безработицей; ей давно не платили зарплату – организаторы остались ей должны 1235 долларов, – и впервые с момента отъезда из родительского дома у нее не было работы. Другие участники труппы направились в Гарлем, и поскольку у нее не было другого выхода, она сделала то же самое, привязав к поясу кошелечек со своими небольшими сбережениями.

Она отчасти радовалась переезду. Сняла комнату в общежитии на углу Седьмой авеню и 133-й улицы, принадлежавшем Маме Динкс, которой она когда-то восхищалась. По соседству находилась забегаловка «Жареная курочка Тилли», где, по слухам, подавали лучшую жареную курицу и горячие булочки в штате Нью-Йорк. Жозефину окружали самые интересные люди, с которыми ей когда-либо приходилось иметь дело. Гарлем пользовался в Америке совершенно особым статусом: это был черный квартал, но, несмотря на криминал и хроническую безработицу ее обитателей, он не считался гетто. Его широкие улицы и элегантные кирпичные особнячки когда-то строились для белых, но потом на рынке недвижимости случился кризис, и квартал выкупили черные застройщики. К 1925 году о районе прослышали даже на Карибах; все считали его местом больших возможностей. Сюда стекался самый пестрый люд, и в результате тут возникло множество театров, ресторанов, церквей, баров, салонов красоты и самые разнообразные музыкальные стили. В 1920-е годы в Гарлеме жили и работали величайшие музыканты своего времени: Сидней Беше, Скотт Джоплин, Джеймс П. Джонсон. На каждой улице были клубы и бары, где играли блюз, спиричуэлс, регтайм и джаз.

«В Америке не было места веселее», – писала Анита Лус. Так считали и тысячи молодых белых американцев, приезжавших в Гарлем в 1920-е, чтобы напитаться его энергией и экзотикой. Среди них были истинные любители музыки, считавшие джаз гимном новой Америки. Писатель Дж. О. Роджерс называл беспокойный ритм и резкие аккорды джаза песнью «современных рукотворных джунглей», а Гилберт Селдс утверждал, что в нем содержится «почти все веселье, живость и ритмическая мощь нашей жизни».

Другие белые туристы тянулись к более запретным удовольствиям: мишурным эротическим кабаре, предлагавшим «соблазнительных смуглянок» и «горячих шоколадок», и борделям, сулившим «трущобных красоток белокожим искателям приключений». Любители вечеринок из манхэттенского круга Зельды и Скотта слетались сюда толпами и танцевали чарльстон и блэк-боттом с «настоящими» черными в «Савое» и клубе «Коттон». Что удивительно, даже в этих гарлемских клубах профессиональные танцоры кабаре проходили проверку «коричневым бумажным пакетом»: их кожа должна была иметь достаточно темный оттенок, как у «настоящих черных», но не быть слишком темной, чтобы зрители не ощущали угрозы.

То же правило бумажного пакета применялось к любому исполнителю, надеявшемуся устроиться в один из клубов Центрального Манхэттена, где также вовсю эксплуатировали «моду на черных». Типичным подобным заведением являлся клуб «Плантейшн» на втором этаже театра «Уинтер-Гарден». Тщательно продуманный интерьер в псевдоюжном стиле включал настенные росписи, на которых были изображены хлопковые заросли и арбузные поля; танцпол окружал белый частокол, а в бревенчатой хижине пекла вафли черная «мамушка». Тут выступали многие чернокожие артисты, а главными звездами клуба были Флоренс Миллс и Этель Уотерс. Клиентура, естественно, была белая.

Когда Жозефина поселилась в Гарлеме, в «Плантейшн» шло ревю под названием «Вести черного городка». Она не только смогла устроиться в труппу, но благодаря своей известности получила особое упоминание на афише: ее представляли как «самую высокооплачиваемую танцовщицу кордебалета в водевиле». Новая работа нравилась, а молодой актер Ральф Купер стал ее новым нью-йоркским бойфрендом. Ральф был красив и весел, подрабатывал шофером, а значит, у него часто была в распоряжении машина. Он забирал Жозефину из клуба и катал по Манхэттену. Рассекая в жаркой пыльной ночи в пышных платьях из тафты, фальшивых жемчугах и широкополых шляпах, она чувствовала себя королевой.

Но стоило выйти из машины, и все менялось. Центральный Манхэттен по-прежнему был белой территорией, и белые агрессивно ее отстаивали. Негритянка не могла зайти в бутик на Пятой авеню и примерить шляпку, выбрать место в театре. Даже в клубе «Плантейшн» она чувствовала себя в безопасности только на сцене. Белые мужчины, а иногда и женщины, приходили в клуб с расчетом найти себе черную танцовщицу на ночь, и Жозефина вновь оказалась в ситуации, когда от нее требовалось соглашаться. И это служило жестоким напоминанием о том, что черной танцовщице не прыгнуть выше головы, и, как бы старательно она ни оттачивала свое актерское мастерство, как бы ни пыталась отбелить кожу лимонным соком, ее место было среди горячих шоколадок и соблазнительных смуглянок.

Она мечтала об истинной известности. Десятилетие «Пылающей юности» прославило многих – Скотта и Зельду Фицджеральд, Таллулу Бэнкхед, Клару Боу и других актрис из когорты флэпперов. Негритянские музыканты – Луи Армстронг, Дюк Эллингтон – стали чуть ли не богами в мире джаза. Но Жозефина знала лишь нескольких черных женщин, достигших известности – певиц Флоренс Миллс, Этель Уотерс и Бесси Смит. Их имена означали немедленный успех любого ревю и водевиля; их знала вся страна, их голоса лились из радиоприемников и динамиков проигрывателей, их знал каждый. Но у танцовщицы не было шансов добиться такой славы и богатства. В американском шоу-бизнесе существовала строгая система условностей, и Жозефина могла надеяться в лучшем случае на место в конце шеренги и маленький сольный номер.

И вот тем летом ей выпала возможность выступить в Париже перед совершенно другой публикой. Жозефина была слишком маленькой и даже не заметила вступления Америки в «европейскую войну», но последствия этого глубоко повлияли на ее судьбу: американские солдаты привезли