Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

ей тяжело. Она знала, что герцогиня продолжала надеяться на более высокопоставленного жениха и, увидев, как Диана оживленно болтает с принцем Уэльским, ощущала трепет и мучительное ожидание. Отчасти из-за любви к матери, отчасти из-за страха перед взрывом, который неизменно должен был последовать за разочарованием, при мысли о разговоре с Вайолет Диана трусила как дитя.

Дни напролет она медлила в нервном бездействии, а потом ее подруга Виола Три, которая недавно вышла за Алана Парсонса, решила сжалиться над ней и сама обо всем рассказала герцогине. Диана презирала себя, трусливо прячась в комнате, но последовавшая сцена оправдала ее худшие опасения. Крик матери разносился по всему дому; она на все лады распекала «этого ужасного Даффа» и заявила, что пусть лучше младшая дочь умрет от рака, чем потратит свою жизнь на этого бездарного и бесперспективного мужчину.

Проблема отчасти заключалась в том, что Вайолет не верила, что Диана по-настоящему любила Даффа. Природная скрытность всегда мешала Диане в этом признаться, и когда мать потребовала рассказать об ее чувствах, из-за гнева и смущения Диана не смогла ничего ответить. Онемев от переполнявших ее эмоций и чувствуя себя загнанной в угол требованиями матери, Диана ощутила, что между ней и ее семьей пролегла пропасть, и обратилась к старой привычке – морфину, – чтобы унять боль.

Тем не менее упрямства ей было не занимать, и в последующие недели она продолжала настаивать на своем и твердила, что если не станет женой Даффа, то вообще никогда не выйдет замуж. Это был ее козырь, и она это знала. Перспектива, что Диана останется старой девой, казалась герцогине еще более ужасающей, чем брак с Даффом, и после отвратительного Рождества в Бельвуаре Диана постепенно начала выигрывать войну на истощение. К апрелю она вытянула у уставших от скандалов родителей согласие; свадьбу назначили на июнь.

Однако согласились они очень неохотно. «Субботний вестник Касселла» предсказывал, что Диана заслужит «герцогское проклятье», и, хотя этого не случилось, отец выделил ей ежегодное содержание в триста фунтов – гораздо меньше, чем рассчитывал Дафф. К свадьбе готовились в атмосфере неловкости, и позже Диана мрачно вспоминала: «Пять недель перед свадьбой прошли в печали. Отец выбрал для бракосочетания дату 2 июня, потому что хотел уехать на неделю после Троицы и успеть до толп».

Семья Дианы не особенно радовалась ее свадьбе, зато британская пресса рассыпалась в восторженных излияниях. Той весной хороших новостей было мало; на измученную войной британскую нацию обрушился послевоенный экономический спад и эпидемия «испанки». И когда в начале мая объявили о помолвке, фотографии пары заняли передовицу «Дейли Скетч». А в день церемонии народ реагировал так, будто речь шла о событии государственной важности.

Группы любопытных, охваченных ожиданием зевак начали собираться на Арлингтон-стрит с раннего утра, и, когда Диана с отцом сели в машину, чтобы проехать небольшое расстояние до церкви Святой Маргариты в Вестминстере, конному полицейскому пришлось скакать впереди и расчищать дорогу в толпе. Герцог был не в настроении, «срывался, бледнел, а его цилиндр съехал набекрень». При виде такого скопления людей его раздражение усилилось. «Ради всего святого, что это?» – воскликнул он, когда машина въехала в толпу. Популярность дочери его явно удивила.

Тысячи людей ждали у церкви. Среди них были журналисты и фотографы, но были и обычные женщины: они давно следили за Дианой на страницах светской хроники и теперь желали увидеть ее свадьбу, так как считали ее кем-то вроде своей хорошей знакомой. Они жадно разглядывали все детали: платье невесты из тончайшего золотого ламе и кружева с цветочным узором; декор – кустовые розы и орхидеи из сада Блейнхеймского дворца; знаменитых гостей. По слухам, Диана и Дафф получили роскошные подарки: чеки от Ага-хана и Джорджа Мура, бриллианты от королевской семьи, сундуки с тончайшим льняным бельем, антикварные обеденные сервизы, редкие книги и картины и новенький автомобиль от газетного магната Макса Бивербрука.

Публика была в восторге. Диана вспоминала, что «ничто не омрачало этот день», но на некоторых фотографиях ее лицо кажется скорее напряженным, чем счастливым. Полгода накануне свадьбы были сложным периодом, и у церкви ей на миг показалось, что какой-то мужчина хочет на нее напасть, хотя тот всего лишь пытался вручить ей письмо. Как и Зельда, она упивалась новой свободой и осознанием, что ей «больше никогда не придется лгать», но и боялась, какой окажется супружеская жизнь.

Диане было двадцать шесть лет, и она уже не понимала, зачем так долго оставалась девственницей. От сексуальной фрустрации Дафф становился раздражительным, и наконец она сама признала, что ее сопротивление было странным и даже извращенным. Но мать учила, что девственность – ценный залог безопасности, который следует обменивать только на кольцо. Диана верила в это и вдобавок боялась разочаровать Даффа в постели. Она подозревала, что по сравнению с другими женщинами покажется ему недостаточно пылкой.

Через десять лет она будет вспоминать свою брачную ночь как важный эмоциональный перелом. В постели с Даффом ее охватил шквал противоречивых ощущений: «Нервное тревожное и одновременно радостное волнение, желание и ясное осознание, что мы занимаемся сексом». Она чувствовала, что наконец стала женщиной, и из-за этого медовый месяц показался ей идиллией. Дафф, очевидно, тоже был счастлив. При виде жены, голышом расхаживающей в лунном свете по их итальянской вилле, он ощущал поэтичное благоговение и утверждал, что «ничего прекраснее» в Европе увидеть невозможно. Однако в плане секса восторгов Диана у него не вызвала. В дневнике он отмечает, что брачная ночь показалась ему «весьма старомодной и традиционной», и уже через несколько дней он начал засматриваться на других женщин. Этот паттерн сохранялся на протяжении всего их брака.

По возвращении домой их ждал период неопределенности. Надо было найти собственное жилье, которое понравилось бы обоим и было им по карману; потом Диана сломала ногу и несколько месяцев пролежала в кровати на Арлингтон-стрит. Но в марте 1920 года они нашли подходящий дом, сдававшийся в аренду в Блумсбери. Богатые друзья сочли их выбор эксцентричным: дом 90 по Гауэр-стрит был крошечным и находился слишком далеко от центра событий. Тем не менее Куперы прожили в нем следующие двадцать лет вместе с постоянным штатом из пяти слуг: горничной Дианы Кэйти Уэйд, слугой Даффа Холбруком, кухаркой, уборщицей и посудомойкой.

Диана любила воображать себя связующим звеном между богемой и аристократической Белгравией. Ей нравилось принимать гостей на Гауэр-стрит: она приглашала писателей, художников, музыкантов и молодых политиков, пытаясь создать что-то вроде нового «Порочного кружка». Среди гостей попадались настоящие оригиналы – трансвестит князь Юсупов, с которыми дружила