Темные алтари - Димитр Гулев

нос, губы были обветрены. Ярко розовела полоска на лбу и висках, вдоль длинных пепельно-светлых волос.

— Сьюзан Кей! — повторила Эдмония.

Она никогда не называла ее Сью — ни один белый человек не позволит так к себе обращаться, хотя сейчас Эдмонии хотелось сказать именно «Сью» и приласкать эту похудевшую, уставшую после долгого путешествия девушку.

На узкой кровати посреди комнаты лежал порванный спальный мешок. Дверь в темную гардеробную комнату была открыта, как и та, что вела в ванную, поту сторону коридора. Перед высокой ванной с отбитыми углами валялось белое махровое полотенце.

Безмолвная Эдмония не отрывала глаз от Сьюзан Кей. Просто смотрела на нее — невыразительно, как обычно чернокожие повсюду в стране смотрят на белых людей, будто не видя их или, точнее, будто те не существуют. Но Эдмония видела худое лицо Сьюзан, тонкие морщинки на шее, рассыпавшиеся по плечам волосы.

— Мы вернулись ночью, — тихо сказала Сьюзан Кей. — Хочется спать, а заснуть не могу!

Она посмотрела на смятый спальный мешок и, тряхнув волосами, запустила в них обе руки и с остервенением почесала голову.

Розовые пятна, как и розовая полоска на лбу и висках, виднелись сквозь волосы на всем ее темени.

— Надо мыть голову каждый день. И расчесывать.

— Тебе помочь?

— Ладно.

Эдмония скинула туфли, стянула через голову широкую блузу, вошла в ванную и пустила теплую, а затем холодную воду. Гул газовой колонки усилился. Подле ванны был постлан вылинявший темно-шоколадный коврик. На подставке в стороне стояли пластмассовые флаконы с ароматизированным жидким мылом, какой-то препарат, лежала плоская густая расческа.

Сьюзан Кей, бросив на коврик белое полотенце, стала на колени и опустила шею на закругленный край ванны.

— Попробуй воду, — сказала Эдмония, положив ей на шею мокрую руку.

Сьюзан Кей подставила ладонь под струю воды.

— Нормально. Три сильнее.

Ее волосы свисали до самого дна ванны. Тонкая белая шея выглядела беспомощной. Эдмония хорошо намылила голову Сьюзан, собрала в ладонь мокрые волосы, отжала их. Еще раз полила из ручного душа. Затем набрала полную пригоршню препарата и растерла его по всему темени. В поднявшейся легкой пене ее руки плавали, как ласковые эбеновые ладьи. Она с удивлением почувствовала, как хрупка голова белой девушки.

Медленно, сильно втирала она ароматизированную пену в мокрые волосы, мысленно ощупывая свою голову через буйно разросшиеся, густые и жесткие, как проволока, волосы, сравнивая себя со Сьюзан Кей, и не могла поверить, что вся прелесть белой девушки заключена вот в этой напряженно согнутой золотистой спине и коленях, скрытых синими джинсами, в этой детски беззащитной шее и опущенной в пенную воду головке, вобравшей в себя все звуки мира, все мелодии, казавшиеся Эдмонии странно знакомыми — давно слышанными или давно забытыми, — проникновенными, все равно, были они тихими или громкими. Потом всегда, вспоминая этот первый день и другие, последовавшие за ним дни, когда Эдмония мыла и расчесывала волосы Сьюзан Кей, как моют и расчесывают волосы ребенка, ее охватывало такое чувство, будто она держала и продолжает держать белое лицо в своих черных тяжелых руках с ласковыми бледно-розовыми ладонями.

3

Монотонный бой барабанов в форте сливался в единый нескончаемый, неистовый грохот. Над ним как обезумевшие взлетали то резкие, то протяжные синкопы флейт. Ведомые барабанами Айвора и Фредерика, Нормана, Бенджамина и Клиффорда, первой флейтой Сьюзан Кей, флейтами крошки Молли, Ирвина, Годфри, Уоллеса и Дэвида, юноши и девушки во всю мощь молодых легких играли однообразные военные марши.

Голубое небо было прозрачно чистым, солнце сияло ослепительно. За высокими, широко открытыми двустворчатыми воротами видны были трепещущие отблески речного разлива. За подвесным мостом и черной как уголь автостоянкой на другом берегу реки открывались синие необъятные, невообразимые дали Запада, куда устремили свой взор ребята в солдатской форме с кентуккскими винтовками на плечах. Они стояли на одинаковом расстоянии друг от друга у стен и бойниц форта с внутренней его стороны.

— Едут! — крикнул кто-то.

Барабанный бой и визг флейт усилились. Эдмония почувствовала, как тревожно забилось ее сердце, и выбежала из кухни.

Ей наказали находиться там, в полумраке, около кирпичной печи. Сама Сьюзан Кей велела негритянке не высовывать носа. И та действительно возилась на кухне, а чтобы хоть как-то оправдаться перед самой собой а том, что она терпит такое обращение, она топила печь и варила кукурузу для юношей и девушек, переодетых в музыкантов, солдат и офицеров. Бесшабашные, любители подурачиться, они могут хватить из бутылки неразбавленного джина или виски. Многие молодые люди с увлечением участвовали в этой игре. Они не слишком напивались, стараясь вести себя дисциплинированно, но это не всегда получалось. Им нравились их роли, и все же относились они к ним с некоторой иронией. Всем пришлось сменить свои джинсы, куртки, майки на бело-синюю форму бывшей континентальной армии, а полуботинки — на высокие сапоги с толстыми подошвами без каблуков. Когда они впервые надели сшитые на скорую руку, не всегда по росту, куртки с медными пуговицами и прямые брюки с желтыми лампасами, заправив их в грубые сапоги, а на длинные волосы нахлобучили полотняные синие шапки с длинными козырьками, они показались Эдмонии такими смешными, неуклюжими, чужими! Она ясно отдавала себе отчет в том, что вместе с ними, по благоволению Линдси Грэйвса, тоже участвует в этой выдумке, шутке или игре, родившейся среди зеленого спокойствия полей для игры в гольф в «Крамбли-клубе». В то же время она не могла отделаться от ощущения, что уже жила в этом мире — восстановленном или выдуманном, не имело значения, — это было возвращением по воле белых к безвозвратному прошлому, навсегда погребенному в прериях. Несмолкаемый гром барабанов и взвизги флейт будили в душе какие-то смутные волнующие видения, воскрешали так долго наслаивавшееся чувство покорности, смирения, зависимости, непреодолимо владевшее всем ее существом, за многие десятилетия признанным Конституцией только на три пятых человеческим…

Эдмония смотрела вниз между двумя заостренными бревнами частокола. Солнце грело ей спину. Во дворе суматошно строились солдаты и офицеры. В дрожащем над фортом воздухе ощущалась влажная жара болотистой дельты. Тучи мошек зудели в спертом густом зное.

Сверху высокий частокол не показался негритянке столь внушительным, но только сейчас, став рядом с солдатами из караула, она поняла, что форт был когда-то недоступен для противника.