Темные алтари - Димитр Гулев

кустарником. Эти гигиеничные, разумно спланированные районы были лишены уюта, теплоты, той атмосферы добрососедства, которая осталась витать в покинутых белокожими обитателями кварталах, все гуще заселяемых прибывающими волнами многочисленных черных жителей.

Семья Сьюзан Кей одной из последних покинула Слоукам-стрит. Отец ее умер, а мать работала в страховой компании Кьювера, два брата учились в Висконсинском колледже на стипендии штата. Сама она, окончив музыкальное училище в Чикаго, искала подходящую работу. Они жили вдвоем с матерью в квартирке на первом этаже большого трехэтажного дома с внушительной белокаменной лестницей со стороны улицы и остро изогнутой и крутой, деревянной — с заднего узкого двора, ставшего еще уже после построенных там гаражей из гофрированной жести.

Вскоре после возвращения Сьюзан Кей из Чикаго Эдмония сидела на веранде, слегка покачиваясь в тростниковом кресле, и слушала приглушенные звуки флейты — мягкие, бархатные, как окружающая дом ласковая теплынь. Ей казалось, что тихие шелестящие эти звуки издают еще виднеющиеся в сумерках величественные вязы. Почти каждый день Эдмония встречала Сьюзан Кей на улице и всякий раз восторженно замирала перед хрупкой белой девушкой с пепельно-русыми волосами и узким лицом — она казалась ей необыкновенным созданием. И каждый раз она, умиленная, готова была пасть перед Сьюзан Кей на колени, словно перед единственным своим божеством — олицетворением, быть может, того, чем она сама никогда не сможет стать.

Играла или училась Сьюзан Кей в Чикагском музыкальном колледже с черными детьми, были ли у нее чернокожие однокурсники и друзья среди тамошних известных любительских и профессиональных музыкантов, оркестров и групп, Эдмония не знала и никогда не посмела бы об этом спросить. Ей хватало и того, что белая девушка, чувствуя ее немое восхищение, постепенно как-то очень естественно сблизилась с нею — черной, безгласной громадиной, известной своей доброй улыбкой всем от восточного до западного конца длинной Слоукам-стрит.

— Ты просто незаменима, Эдмония! — говорила иногда Сьюзан Кей, когда та помогала ей стричь газон перед кирпичным домом, убирать комнаты или же делать покупки.

«Ты незаменима», — звенел легкий голосок белой девушки в душе Эдмонии, готовой на всё для Сьюзан Кей, готовой хоть всю жизнь носить ее на своих крепких черных руках.

Белая, англосаксонка, баптистка — Сьюзан Кей была для Эдмонии олицетворением самых высоких ее представлений, неосуществимых мечтаний, накопившихся не за одно поколение в ее горячем, покорном, бесконечно верном сердце.

А они были почти ровесницы.

Одна — огромная, широкой кости, черная, как антрацит, с низкой грудью, большими крутыми бедрами и толстыми ногами. Другая — худенькая, с пепельно-русыми волосами, стриженная под мальчишку, гибкая, стройная, с хорошо очерченной джинсами талией, нервная и чувствительная, с веснушчатой светлой кожей. Белая девушка и негритянка, разумеется, не были подругами. Просто Сьюзан Кей была учтива, а Эдмония — преданно-услужлива, и обе — сдержанны, почти холодны в присутствии посторонних, особенно взрослых белых. Наедине же они чувствовали себя свободными и искренними. Обыкновенное, нескрываемое и в то же время чуть ли не тайное знакомство, такое естественное для большинства их сверстниц и такое необычное, почти невозможное для всех взрослых — и белых и черных, — что они сами, когда бывали вместе, испытывали иногда и скованность, старую, как мир, в котором жили, и вместе с тем увлеченность всеми сумасбродными надеждами еще не прожитой молодости.

2

Барабаны грохотали, мелодии флейт сливались с их призывным боем.

Еле различимые языки пламени в очаге теряли на рассвете свою желтизну. Раскаленные древесные угли быстро превращались в рассыпающийся, летучий пепел, который Эдмония старательно разгребала в стороны. От раскаленных камней исходил жар, белый шов между ними постепенно как бы сворачивался и темнел. Тяга в печи была отменная.

В кустах за плотиной, у восточной стены форта, валялись кучи свежих стружек, щепок, и Эдмония периодически ходила их собирать, чтобы можно было поддерживать огонь.

Вода в котле кипела, покрывая пеной кукурузные початки — они медленно переворачивались, всплывали и вновь тонули, будто притягиваемые и отталкиваемые пламенем. Кукуруза была великолепная — с тонкими кочерыжками, забитыми крупными, сочными зернами. Они быстро разваривались и набухали, но не лопались, их оболочка натягивалась и становилась прозрачной. Под ней желтела молочная мякоть.

Это была индейская кукуруза, для закупки которой, как и для закупки картофеля, Линдси Грэйвс, отправляясь на своем грузовике, всегда брал с собой Эдмонию.

— Попробуй! — говорил он ей, как только они останавливались под навесом на какой-нибудь ферме возле ящиков с кукурузой или картофелем.

Эдмония вылущивала несколько зерен — только несколько — из первого попавшегося под руку початка и, не глотая слюну, медленно разжевывала их — зубы у нее были словно искрящийся перламутр. Минуту, а иногда и больше, она молча месила во рту мякоть зерна, и белый как мел крахмал выступал на ее пухлых губах. Линдси, не меньше разбиравшийся в кукурузе, картофеле и любых других овощах, фруктах и мясе, необходимых для их ресторана, славившегося свежими продуктами и хорошими поварами, терпеливо наблюдал за ней. Наконец, довольно долго помесив во рту белую кашу, Эдмония проглатывала ее и кивала в знак одобрения или неодобрительно водила глазами по сторонам. И никакие уговоры фермеров и даже уступки в цене не могли склонить Линдси Грэйвса купить початки, не понравившиеся Эдмонии. Он непоколебимо верил, что она обладает каким-то сверхъестественным чутьем — и не только потому, что заботилась об их хранении, а потому, что безошибочно угадывала, в какой почве они зрели, поливали их или нет, использовали ли удобрения, — будто собственная ее горячая кровь смешалась некогда с соками земли.

Линдси Грэйвс занимался снабжением и отвечал за кухню, поэтому Эдмония в основном имела дело с ним. Его младшего брата Лейарда она видела изредка. Крепкий, как Линдси, но более представительный, с важной осанкой, полноватым лицом и густыми длинными волосами, серебрившимися на висках, он был неизменно изыскан, модно одет, уверен в себе и своем деле, невозмутим и вместе с тем властен, когда это было необходимо, за что Эдмония (впрочем, и многие другие) тайно им восхищалась.

Но она не была влюблена. Еще никогда ни один чернокожий, ни один белый не покорил ее сердце, хотя ей нравился то один, то другой мужчина. И все-таки это не имело ничего общего с той неудержимой чувственностью, которая охватывает влюбленную женщину и делает ее гордой и вместе с тем покорной.

— Ты — ледышка! — шутливо говорила ей иногда Кизи. — У тебя ледяное сердце!