Темные алтари - Димитр Гулев

и душем за нейлоновой занавеской. Они купили его совсем дешево у человека, который наконец-то нашел себе постоянную работу, и ему больше не было нужды ездить из города в город, из штата в штат.

В отличие от парней, которые, накопив денег на свою первую, обычно не новую автомашину, сразу же меняли двигатель и изношенные покрышки, Сьюзан Кей, Берил и крошка Молли прежде всего почистили салон. Пол застелили золотисто-розовым паласом, на окошки повесили оранжевые занавески, на боковых раздвигающихся дверцах Молли нарисовала озорную девчонку с торчащими косицами и подписала: «Люби меня, как я тебя!» Серенький невзрачный микроавтобус, обшарпанный на безнадежных дорогах, сразу как-то похорошел. Впрочем, само присутствие трех девушек делало его привлекательным. В путь они отправились за несколько недель до новогодних праздников. Просто собрались однажды туманным, будто задумавшимся воскресным утром перед кирпичным домом с белой лестницей, одетые в повседневные синие джинсы, спортивные куртки и свитеры с высокими воротниками — в таких ходили почти все их сверстники. Берил Рейнольдс села за руль, ее подруги устроились в салоне и, даже не попрощавшись с самыми близкими, будто собрались куда-нибудь по соседству — поиграть в гольф или кегли, — отправились в далекое путешествие.

Проводить их пришла только Эдмония. В течение нескольких дней после отъезда Сьюзан ей казалось, что не только Слоукам-стрит, но и весь город будто опустел. Эдмония мысленно путешествовала с девушками. Неясная тревога постоянно томила ее душу. Куда отправились эти белые девушки? Что толкнуло их на Запад, в неведомые дали? Почему чуть ли не каждый второй молодой человек торопится вырваться из дому, из своей семьи, и чаще всего — отправиться куда-то далеко, чтобы начать самостоятельную жизнь?

Правда, они белые, и опасность того, что с ними случится что-нибудь непредвиденное, была значительно меньшей, чем если бы они были цветными, — за исключением, конечно, случаев, когда люди сами искушают судьбу. Но стремление уйти из дому с одной только сумкой и спальным мешком, без единого цента — не являлось ли это само по себе подсознательным вызовом, о котором Эдмония, возможно, тоже втайне мечтала, но которого не могла себе позволить?

Неужели неукротимый порыв предков-колонистов все еще не угас в крови их далеких потомков и каждое поколение заново ищет свой собственный бескрайний горизонт на Западе?{36}

Эдмония стремилась к уверенности, спокойствию, что по традиции и правилам сообщества чернокожих в любой части света означало иметь свой дом, постоянную работу, окружение таких же черных людей, собирающихся вместе тысячами и сотнями тысяч в густозаселенных кварталах не только потому, что дома там дешевле, но и потому, что они ищут друг в друге опору. Им кажется, чем многочисленнее их скопления в городах, тем спокойнее можно себя чувствовать. Белые же, наоборот, имеют все: дома, работу, власть, в их руках земля, фабрики, банки, дороги, мосты — все созданное человеком принадлежит им. Не хватает только спокойствия. И если взрослые закрывались в своих домах, как в крепостях, окруженные вещами, автомобилями, имея чековые книжки, денежные страховки, ценные бумаги и банковские вклады — от нескольких долларов до миллиардов, — то молодежь ополчалась против этого мира, раз уж он ей не принадлежал, единственно возможным образом: она его отрицала, добровольно отказывалась от него, отбрасывала малейшую возможность трудом, и прежде всего послушанием, достичь того, чем владеют их отцы. Ведь в двадцать лет это кажется ничтожно малым, бессмысленным. Будущее общества, детьми которого они являются, они уходят, но неизменно возвращаются в это общество — смиренные, подавленные, навсегда утратившие романтическую восторженность своей молодости.

Наверное, каждое молодое поколение заново ищет в молодости собственный бескрайний горизонт, чтобы в свое время проститься с ним, со своими иллюзиями и найти применение еще не растраченным силам.

Сьюзан Кей уехала, и на Слоукам-стрит не стало слышно звуков флейты. Эдмония чувствовала себя одинокой, опустошенной. Медленно тянулись дни, недели. Воспоминания о белой девушке угасали, как в вызвездившемся зимнем небе гаснет забытая дневная звезда. Лишь в конце марта, когда ураганные ветры расчистили то прояснявшийся, то туманившийся горизонт, Эдмония нашла в своем почтовом ящике яркую почтовую открытку с видом Санта-Круса: высокий красно-желтый скалистый берег и набегающие на него вспенившиеся тихоокеанские волны. Это была самая обыкновенная открытка с несколькими словами на обороте, написанными порывистым ровным почерком: «Путешествуем, все прекрасно и грустно, неожиданно и знакомо! С. К.».

Расстроенная, невидящими от волнения глазами Эдмония долго рассматривала открытку. Никогда ранее она не видела почерка Сьюзан Кей, но ей казалось, что так — наклонно, удлиненными нервными буквами — может писать только она и только ей могли принадлежать слова: «Прекрасно и грустно, неожиданно и знакомо!»

«Сьюзан Кей, Сьюзан Кей!» — звенел чей-то нежный голос в душе Эдмонии, и, слушая его, глядя на себя как бы со стороны, она сама удивлялась своей привязанности.

Потом опять прошло много дней, пока однажды утром Эдмония не заметила серый, потрепанный микроавтобус под зазеленевшими уже вязами. Она остановилась как вкопанная, прижав руки к груди. Затем взбежала по широкой лестнице. Вернулась назад. Обошла дом кругом и, с громким топотом пробежав по задней деревянной лестнице, дернула ручку медного молотка на двери нижнего этажа.

Звучный удар раздался внутри дома. В его затихающем звоне Эдмония слышала стук собственного сердца. Подождала и вновь дернула ручку.

Но никто не отвечал. Никого не было и возле гаражей.

Эдмония ждала.

Она не знала, зачем это делает, она подчинялась лишь желанию увидеть Сьюзан Кей, уверенная, что та вернулась. Ей было безразлично, как встретит ее Сьюзан.

И когда вдруг внутри дома послышались легкие шаги, за мгновение до того, как поднялась цепочка и открылась дверь, Эдмония почувствовала по горячим толчкам в шее, что за тонкой деревянной дверью появится именно Сьюзан Кей.

И действительно, это была она — в укороченных старых джинсах с узкими штанинами, босая, с тонкими лодыжками и педикюром, по пояс голая, с обгорелыми плечами, развитой грудной клеткой музыканта и резко выделяющимися белыми маленькими, плоскими, как глиняные тарелочки, грудями.

— Сьюзан Кей! — беззвучно прошептала Эдмония.

Белая девушка кивнула, приглашая Эдмонию войти, устало улыбнулась, повернулась и пошла в квартиру.

Когда они, пройдя затемненный холл, вошли в комнату с поднятыми серебристыми шторами, освещенную тусклым рассветным солнцем, Эдмония сразу заметила, как Сьюзан Кей похудела. И не столько телом, сколько лицом — оно показалось ей очень исхудавшим. Под загорелой кожей резко выступали скулы, заострился