Дипломаты - Савва Дангулов

Петр посмотрел на Ленина и не узнал его. В неярком свете единственной лампочки, которая горела над дверью, Петр увидел бледное от волнения лицо и глазницы, заполненные сизой тенью. Что-то невидимое и еще непонятное Петру ворвалось в сознание Ленина, ворвалось внезапно и полонило. Потом Петр вдруг понял: «Так это же актовый зал Смольного! Тот самый, куда пасмурным ноябрьским утром прошлого, девятьсот семнадцатого года вошел Ленин, чтобы возвестить начало новой эры. Если когда-нибудь возникнет необходимость найти эпицентр революции, он здесь. Отсюда Советская власть зашагала по миру. Но почему один вид этого зала так потряс Ленина? Ведь он, очевидно, был здесь после ноября, и не однажды… Почему потряс сегодня?»

Они возвращались.

Ленив молчал. Думал о чем-то своем, нелегком. Шаг был почти бесшумен. Глаза полузакрыты. Весь ушел в себя. Потом тихо заговорил:

— На днях я вдруг подумал: Парижская коммуна прожила семьдесят два дня, мы — почти сто…

Что-то большое и тревожное вызвал у него в сознании один вид этого зала. Его мысли шли трудной тропой, и непонятно, как они добрались до этого сравнения.

— Да поймите же, — взглянул он на Петра так, точно Петр только что неуступчиво возражал ему. — Поймите, вопрос так и стоит: жить нам или нет… — Он остановился, приподнял ладонь. — Мне говорят: «Ленин хочет отдать территорию и выиграть время!» Именно так: отдать одно и выиграть другое, главное. Почему главное? Речь идет о судьбе революции. — Он остановился вновь, сейчас дампа светила сбоку, и Петр увидел на стене всю его динамичную фигуру, которую не в силах была остановить беда, какой бы сокрушающей она ни была. — Наше достоинство попрано, но, стиснув зубы… стиснув… — Ленин умолк и тихо пошел дальше. Он остановился и, нащупав ладонью крашеную поверхность двери, нетвердо оперся. — Локкарт просится на прием? — Он отнял руку от двери, усмехнулся. — Надо отдать ему должное: момент он выбрал верно. Это профессиональный нюх или осведомленность? Не раньше, не позже — теперь.

Они пошли дальше.

— Но как повернутся события завтра? — спросил Петр.

— Завтра? — Ленин взглянул на Петра быстрым, как показалось Белодеду, жестоко-суровым взглядом, взглянул, будто хотел сказать: «И ты не понимаешь, что происходит, не понимаешь, несмотря на все ненастья твоей жизни». — Завтра… то есть сию минуту? — спросил Ленин. Он продолжал идти, но теперь уже размеренно, подчеркнуто размеренно, будто отсчитывал шаги от вопроса до ответа. — Немцы пойдут на Питер, и ЦК станет перед новой перспективой, — сказал он наконец.

— Более трудной?

— Да, несомненно. — Он остановил на Петре короткий и твердый взгляд. — Но решение о мире будет принято. Кстати, может оказаться, что нам нужен будет… гонец. Да, гонец, который проложит дорогу в огне и ненастье и доставит пакет: наш протест и согласие заключить мир на условиях Бреста. — Он пошел быстрее. — Не гневайтесь, если за полночь вас затребуют в Смольный.

53

Был одиннадцатый час вечера, когда Лелька разбудила Петра.

— Да вставай ты, вставай, господи! Не растормошишь, не растревожишь! — Он ощутил холодную с мороза руку сестры на щеке. — Вставай, взгляни вот! По храму ходила бумага…

Петр открыл глаза: листовка. Напечатана на тетрадной бумаге. Поверх косых линеек (они несмываемы) шесть густо-черных строк: «Сегодня германская армия заняла Двинск. На очереди Псков, Ревель и Петербург». Так и написано: «Петербург». «Немецкая листовка, — подумал Белодед, — хоть и напечатана в Питере».

— Благочинный, говоришь, немецкую бумагу изловил? Орел пал! А вдруг и в самом деле нагрянут германцы? Как ты?

— А мне ничего не страшно.

Он подумал, глядя, как сестра идет из комнаты, вскинув голову, такой в самом деле ничего не страшно.

Петр стянул рубаху, раскрутил до отказа кран. Вода студено калила тело.

— Сердце выхолодишь — остановится! — крикнула Лелька.

В этот раз горит не настольная лампа, а люстра. Неужели новое заседание ЦК? Но ведь оно было сегодня утром и назначено на завтра в два.

В коридоре его встретил Кокорев.

— Петр Дорофеевич, а вас тут искали по всем путям и тропкам! Заседание ЦК! — произнес он торопливо. — Да, назначили на завтра в два, а потом перерешили. — Он двинулся к выходу, однако тотчас обернулся. — Простите, Петр Дорофеевич. — Он подошел к Белодеду вплотную. — Германцы где-то под Режицей! Километрах в ста от Двинска. Что-то решат они? — Он указал глазами в дальний конец коридора — кабинет Ленина был там. — Я вернусь через час, не могли бы вы улучить минуту. Есть разговор: важный — во! — его ладонь полоснула горло.

Петр шел, думал: «Хорош парень! И вера есть, и воинственная храбрость. Только иной раз не поймешь, когда говорит правду… А в остальном хорош, даже оружие любит, как надлежит борцу». Позавчера Кокорев принес парабеллум в деревянной кобуре — обнаружил его в подполе охтинского рыботорговца при обыске, пистолет зарос ржавчиной, и Петру стоило немалого труда заставить его действовать — любовь и верность Кокорева на сто лет вперед были Петру обеспечены.

Видно, заседание ЦК должно было вот-вот начаться.

Мелькнула кожаная куртка Бухарина.

Торжественно, на ходу поправляя пенсне, прошествовал Троцкий.

Прошагал Сталин, и дым его трубки, горьковато-терпкий. не размывающийся, удерживался в коридоре.

Прошел Свердлов, он все время протягивал руку и опирался ладонью о стену, точно желая убедиться, здесь ли она еще.

Быстро и бесшумно промчался Урицкий.

Едва ли не последним (заседание уже, наверно, началось), останавливаясь и шумно переводя дыхание, проследовал Стучка.

Петр потянулся к дверной ручке, но, прежде чем взяться за нее, остановился. Он вдруг вспомнил последнюю встречу с Лениным и слова, от которых до сих пор мороз идет по коже: «Наше достоинство попрано, но, стиснув зубы, стиснув…» И Петр подумал, с той лондонской поры, теперь уже далекой, когда Белодед узнал о трагической коллизии Бреста, он постоянно ловил себя на мысли: а как Ленин? Как ему в этом нелегком единоборстве с противником и, увы, со своими сподвижниками? Петр знает себя: сказать «Троцкий», «Бухарин» — еще не все сказать. Всегда будет ощущение, что судишь за глаза. Всегда будет не хватать живого восприятия, которое ничто не может заменить. И еще: Петр стоял на пороге большого и тревожного, что зовется завтрашним днем. Какие взрывы родит этот день?

Ленин повернулся на шум открывающейся двери, указал Петру на свободный стул. По одну руку от Петра сидел Стучка, по другую — Урицкий. Лицо Стучки от волнения было влажным. Он достал записную книжку и, развернув, принялся обмахивать себя. Но книжка была мала и не давала прохлады. Стучка махал сильнее и потел все больше. Урицкий, наоборот, был неподвижно-внимателен. Казалось, люстра опрокинулась в зеркальца его пенсне.

Говорил Троцкий. Он стоял у карты, и маленькая рука с бледно-розовыми ногтями вздымалась и парила над топкой хлябью Полесья, перемещаясь на северо-восток.

— У них два пути, — говорил он, и Петр понял: речь, очевидно, шла о падении Двинска. — Первый, мы в этом уверены, Псков и Питер. — Троцкий произнес «мы в этом уверены» стремительной скороговоркой, как бы между прочим. — И второй: Киев. Эти данные пока недостоверны, но они есть. — Он отнял руку от карты и возвратился к столу. — Если сведения о наступлении на Украину подтвердятся, а мы будем знать об этом в ближайшие сутки-двое, то мы… — Он взглянул на Ленина и помедлил. — Обратимся к Берлину и Вене и спросим: что означает этот шаг?

Троцкий взял папку, почти неслышно захлопнул и положил на стол — он кончил.

Петр смотрел на Ленина. Губы его стали белыми, как, впрочем, и веки. Ох, недобр он был в эту минуту!

Встал Урицкий. Круглый огонь дрогнул в пенсне и погас.

— Надо действовать, товарищи! — Он снял пенсне, будто пламя, накалившее стекла, жгло глаза. — Очевиден факт: ЦК не имеет решения! Нет ничего опаснее… — Он переложил пенсне из одной руки в другую, словно его небезопасно было держать в руках. — Все должно быть решено именно сегодня. — Он взглянул на Бухарина, который задумчиво поскребывал бородку. — Мы знаем мнение тех членов ЦК, которых здесь нет. Среди них сторонники и той и другой точек зрения. Я предлагаю… — Он упорно смотрел на Бухарина, который все еще был занят бородой. — Я предлагаю два таких голоса присоединить к голосам тех, кто настаивает на мире, и решить спор. Или же… должны подчиниться те, кто в меньшинстве, — взглянул он на Ленина и закрыл глаза, взгляд Ленина все еще был непримиримо жесток,

— Меня формальная сторона предложения не смущает, — подал голос Свердлов, он подошел к вешалке и, сняв кожанку, накинул на себя. — Мы знаем точку зрения тех, кто не смог быть сегодня, надо причислить их голоса и решить… Лев Давыдович, — обратился он к Троцкому, — я не могу с вами согласиться: нельзя откладывать решение вопроса даже до завтрашнего утра.