Дипломаты - Савва Дангулов

— Мольтке! — произнес Шульц, прилаживая трубку к уху, — Мольтке! — Голос в трубке, казалось, остановился, а вместе с ним и дыхание Шульца. — О господи, — произнес Шульц по-русски и выронил трубку: она с лету ударилась о стену, и мембрана загудела с новой силой, а вместе с нею и голос Мольтке в трубке — он гневался, этот голос, и вопил о сострадании. Когда Репнин вошел в соседнюю комнату, телефонная трубка еще раскачивалась, а подле сидел Шульц, уперев кроткие глаза в пол.

— Ленин порвал Брестский договор, — произнес Шульц и для наглядности изобразил это руками. — В клочья!..

Репнин оделся и вышел.

Раннее солнце, самое раннее, просвечивалось, как сквозь дымное стекло.

Калитка на улицу была распахнута — дворник мел улицу. Видно, только что прошел дождь, и казалось, что плоские камни мостовой выклеены газетами и листовками.

Репнин пересек площадь и вышел к собору. Двери в собор были открыты — собор дышал холодом.

Репнин взглянул на собор. Ему нетрудно было обнять здание взглядом.

Симметрия. Семь стрельчатых окон — справа, семь — слева.

Ангел — справа, ангел — слева.

Колокольня — справа, колокольня — слева.

Симметрия, классическая симметрия, нет более точной формулы нейтралитета.

Разложи собор на унции — ни одной стороне не отдашь предпочтения.

Кажется, веди сюда классических нейтралов — шведов и швейцарцев, всех, кто испокон веков стоял на проволоке, стараясь удержать равновесие: «Вот ваша формула, если хотите увидеть ее воочию».

И мысль, точно толчок сердца, остановила Репнина: а формулой твоей жизни не является ли та же симметрия?

Семь стрельчатых окон — справа, семь — слева.

Колокольня — справа, колокольня — слева.

Ангел — справа, ангел — слева.

Нет, Репнин должен додумать эту формулу до конца.

Совесть — справа, а жизнь — сложная, обремененная сомнениями, очень земная — слева?

Шульц — справа, а Апатонов с рассеченной щекой… куда поместить матроса Апатонова, вторгшегося в жизнь Репнина сегодня ночью?

Собор точно переселил в Репнина и недвижимость своих плит, и каменную тишину, и холод — нужна немалая сила, чтобы сдвинуться с места.

Заговорили колокола, сразу все, торопясь, точно запоздали с началом.

116

Поезд с Петром пришел в Москву вечером, и, не заезжая домой, Белодед поехал в наркомат.

Елена разыскала Петра по телефону под утро.

— Приезжай, очень прошу. Ничего не спрашивай, только скорее!

Нет зловещее звука, чем глухой щелчок падающей телефонной трубки, означающий окончание разговора.

Ему открыла Елена. Она хотела что-то сказать, но успела лишь вздохнуть и ткнулась ничком в грудь ему.

— Господи… — могла лишь произнести Елена.

Она отыскала руку Петра и, удерживая ее, повела его из комнаты в комнату, через весь дом. Пахло йодом и сладкой до тошноты, до головокружения валерьянкой, зловещим дыханием беды. Она дошла до двери Ильи Алексеевича, на мгновение остановилась, потом коротким движением оттолкнула от себя дверь, именно оттолкнула. Горела настольная лампа. Старший Репнин лежал на софе, опрокинувшись, точно в лицо ему пахнуло смертным племенем и, отстраняясь, он упал на спину. Крупные осколки стакана, выпавшего из уже слабеющей руки, усыпали пол.

— Германия? — спросил Петр.

— Все сразу! — произнесла она, не полнимая глаз на Петра, ей было больно на него смотреть в эту минуту. — Он кинулся за Егоркой в Стокгольм, но тут же повернул обратно. Разве это на него не похоже? — произнесла она после минутной паузы — ей надо было совладать с тем, что она только что в Петре заметила. — Нет, это он, он!.. — точно в ознобе она повела плечами, ссутулилась. — Я еще не знаю, что произошло, не подпустила себя к этому, но знаю, что кончилось в жизни что-то большое…

А он слушал ее и думал: «Кончилось или началось? Нет, он не рад смерти Патрокла. Не рад… А это не лицемерие? Пусть бы он жил, жил и единоборствовал? Видно, непросто разобраться в этом — умер человек, который тебе враг, а другу твоему близок. Но в этом ли смысл того, что произошло: закончился смертельный тур. Он начался прошлой осенью, этот тур, и завершился только что. Год! Один год — от осени до осени, по кругу. Он замкнулся, этот круг. И все, что легло в пределах этого кольца, было отмечено борьбой насмерть. И январь, и март, и июль, и август, и, как теперь, ноябрь! Вон какие костры поднялись к небу, костры что вехи нелегкого пути. Наверно, немалое мужество нужно, чтобы пройти по этому пути, — храбрость жизни…»

Ночью, облачной и лунной, Петр пришел в Кремль. Он подошел к Малому дворцу, по привычке взглянул на окна в третьем этаже. Вспыхнул и погас свет, точно человек появился в комнате и тотчас ее покинул. Петр замедлил шаг. Хлопнула дверь, и тень легла на плоский камень. Петр смотрел человеку вслед, то ли ветер был встречным, то ли дорога стала круче, человек шел небыстро, заметно приподняв больное плечо, но в шаге его было упорство. Вот он вышел на открытую тропу и возник с неожиданной ясностью, вопреки расстоянию. Человек шел…

Москва, 1958–1966

Примечания

1

Да здравствуют Соединенные Штаты! (франц.)

2

Пишите! (франц.)

3

С английского. Перевод Андрея Сергеева.