Дипломаты - Савва Дангулов

Илья нащупал край стола, оперся.

— Так, — не проговорил, а простонал Илья. — Надо что-то делать.

— Дневник в кулак — и за Егоркой, не так ли? — Репнин не без умысла произнес эту недобрую фразу, ему хотелось и сшибить ею дурное состояние духа Ильи, и узнать, что в конце концов намерен делать брат.

Илья пошагал прочь, слабо толкнул дверь.

— Не грех в моем положении податься и за Егором, — произнес он и усмехнулся. — Ну что ж… утро вечера! — вымолвил он, но с места не сдвинулся. — Будто видимся последний раз — все новости выложили, ничего на завтра не сберегли. — Илья умолк, стараясь припомнить, что еще не сказал брату. — Совет за совет! вдруг произнес он. — Будешь в Берлине — повидай Франца Шульца! Он дипломат со связями и человек… не злой.

— Спасибо, — сказал Репнин, а сам подумал: «Может, и в самом деле есть смысл повидать Франца Шульца, давнего и доброго друга братьев Репниных. Есть смысл повидать, хотя встреча с Шульцем… Господи, чего только на свете не бывает?»

Репнин видел последний раз Шульца 4 августа четырнадцатого года. 1 августа вступила в войну Россия, 3 августа Франция. Весь день по Французской набережной шли манифестанты с флагами и иконами. Студенты, священники, мелкие чиновники, гимназисты, приказчики.

«Да здравствует Франция!» Потом незримая, но сильная рука направила этот поток от французского посольства к посольству германскому. Посольство кайзера — в центре столицы, у скрещения ее главных путей, между Исаакиевским собором и Мариинским дворцом. Здание являет собой темно-красную глыбу из финляндского гранита. Фасад увенчан монументальной скульптурной группой: бронзовые атлеты держат могучих коней. Репнин не помнит, донесла ли толпа от дома французского до дома немецкого иконы и флаги, но по мере приближения к Исаакиевской площади она зверела. Короче, толпа предала посольство разору и точно в гигантской ступе искрошила мебель, картины, посуду, уникальные мрамор и бронзу эпохи Возрождения из частной коллекции посла Пурталеса. Разгром посольства завершился тем, что толпа обрушила с крыши на мостовую бронзовых атлетов и их коней.

При всех иных обстоятельствах вряд ли Шульц рискнул бы выйти за пределы посольства, но в тот момент спасение было на улице. И Репнин встретил его на Лебяжьем мостике через Фонтанку. Чего греха таить, Репнин растерялся: каким бы добрым другом ни был Шульц, он был дипломатом страны, с которой Россия находилась в войне.

Как подсказывал Репнину опыт, чисто житейский, отношения между людьми более устойчивы перед испытаниями времени, чем отношения между государствами. В наше переменчивое время государства чаще обращаются во врагов, чем это смогут сделать два человека. Так, по крайней мере, думал Репнин. Да и Шульц, наверно, думал так. Они бросились друг к другу, как добрые друзья, благо берег Фонтанки был в эту минуту пуст…

— Ну что ж… Шульц так Шульц, и на том спасибо, — сказал Репнин, пожимая руку брату.

109

Петр решил не сообщать Литвинову о своем приезде. Он выехал вечером из Абердина и ночь провел в дороге. Он был в Лондоне на рассвете, нанял такси и прибыл на Викториа-стрит, 82, к большому шестиэтажному дому, где по письмам, полученным накануне от Литвинова, должно было помещаться советское посольство. Петр перешел на противоположную сторону тротуара и внимательно осмотрел здание. Оно строилось с пониманием того, что выходит на Викториа-стрит. Первый этаж отвели под магазины. И солнцезащитные тенты украшали рекламные аншлаги так же, как зеркальные стекла витрин. Во втором и третьем этажах, очевидно, помещались деловые конторы. Резиденция Литвинова должна была быть где-то здесь. В четвертом и пятом — квартиры. Мансарда, обрамленная мощными печными трубами, была построена в два этажа и выглядела весьма нарядно.

Петр вернулся к парадному подъезду. Здесь должна быть табличка «Русское народное посольство». Таблички не было. Не рискуя быть замеченным (был тот предутренний час, когда Викториа-стрит почти безлюдна), он смерил дом взыскательным взглядом с ног до головы: ничто не выдавало в нем жизни. Казалось, небо над крышей было продолжением дома, такое же каменно-неподвижное. коричневое. Неизвестно, как долго стоял бы Петр, глядя на дом, небо, если бы его не окликнул зябкий голос:

— Хэлло, друг, отсюда вы не увидите окна своей любимой, вам нужно отступить дальше.

Перед Петром стоял полисмен — многоопытный страж безошибочно определил, что соответствующее окно должно быть в мансарде. Петр скосил глаза на полисмена: крутой подбородок с ямочкой (кончиком мизинца тронули тесто), крупные губы, яркий деревенский румянец — словно не было ни бессонной ночи, ни холодной влаги, ни тумана.

— Нет, мое окно тремя этажами ниже, — сказал, улыбаясь. Петр.

Полисмен затенил лохматой бровью глаз, взглянул на третий этаж, мысленно пересчитал каждое из семи окон.

— Мистер Лоу, присяжный поверенный? — спросил полисмен с ходу.

В догадках полисмена была своя логика: если не девушка из мансарды, то присяжный поверенный с третьего этажа — и к той и к другому мог наведаться человек в этот предутренний час.

— Ваша пуля легла рядом с яблочком, — сказал Петр, не обнаруживая иронии.

Полисмен улыбнулся — слова Петра ободрили его.

— Мистер Хилл, портной его величества? — произнес полицейский не задумываясь — твердые «г» выдавали в нем шотландца.

Петр едва сдержал улыбку — мысль полисмена неожиданно изобразила зигзаг.

— Нет, не присяжный поверенный, не портной его величества, — сказал Петр, — а всего лишь русское народное посольство.

Полисмен присвистнул:

— Друг мой, так оно же переселилось в Брикстон-призн, это ваше народное посольство! — Он беззвучно засмеялся и вытер свободной рукой веселые слезы, в другой руке он держал свой жезл. Петр решительно поправил настроение полисмену с Викториа-стрит.

— Вы сказали, Брикстон-призн? — Петр был не в силах скрыть впечатления, которое произвело на него сообщение полисмена.

— Да, разумеется, в Брикстон-призн, — заметил полисмен сдержанно, он щадил Петра. — История весьма заурядная, — продолжал полисмен. Встреча с Петром оживила для него это скучное утро. — Русские действительно сняли пять окон на третьем этаже и в каждом из них установили по гаубице. Вы что смотрите на меня такими глазами? Именно по гаубице! Они установили гаубицы и трахнули по дворцу английского короля! Трахнули один раз, потом другой. Точно так, как они били по царскому дворцу в Петрограде! Хозяин дома всполошился. «Джентльмены, одну минуту! — сказал он. (Речи полисмена были свойственны не только шотландские „г“, округлые и крепкие, но и юмор, тоже шотландский.) — Разумеется, вы можете стрелять и по Букингему, как вы можете палить по Даунинг-стрит и даже Скотланд-ярду, но только не из моего дома!» Русский посол сказал, что хозяин дома нарушил контракт, и подал на него в суд. На суде хозяин дома не отрицал, что нарушил контракт, но объяснил, что сделал это единственно потому, что хотел спасти английскую корону от неосторожной артиллерийской пальбы. Суд принял сторону хозяина дома. — Полисмен умолк, потом значительно добавил: — Русский посол продолжал настаивать — это смутило английский суд. Для ясности русского посла направили в Брикстон-призн — там большой опыт в разбирательстве таких дел.

Петр еще раз взглянул на дом, он был тих и благополучен, ничто не выдавало в его облике недавних событий.

Петр шел по Лондону. Опять Брикстон встал на пути. В январе — Чичерин. В октябре — Литвинов. Очевидно, будущий историк английской дипломатии скажет, что самое большое, на что решились английские власти, это объявить посла персоной нон грата. Да. более чем корректно объявить, что пребывание посла в стране нежелательно, заготовить выездные документы и вежливо указать на соответствующую дверь. Вряд ли в этой истории будет замечено, что в борьбе с первыми дипломатами революционной России участвовал Брикстон призн. Вряд ли будет признано, что первые встречи с представителями революционной России официальная Англия перенесла из золоченых покоев Букингемского дворца под темные своды Брикстона. Вряд ли будет упомянуто, что в силу исторических метаморфоз, внешне случайных, а в действительности закономерных, два самых крупных дипломата революции начали дипломатическую деятельность в качестве пленников английской короны. Петр шел по Лондону, а рассвет приближался трудно, точно солнце шло к городу, пробивая путь киркой, — может, дойдет, а может, обессилеет и повернет обратно. Солнце шло трудно: удар кирки — шаг, еще удар — новый шаг. Это, наверно, не в характере Петра, но, быть может, надо действовать и ему так же — осторожно, словно рассчитывая силы: удар — шаг, еще удар — новый шаг. Именно осторожно, не переоценивая свои силы. На другое сегодня он не имеет права.