Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

Они посылали ребёнка не туда, куда надо, шлёпали зевак по пузу, обкрадывали, обворовывали, обчищали, всем досаждали и всем надоедали. Короче, по сравнению с этими подлыми школярами сам чёрт показался бы образцом благоразумия, ибо они скорее повесились бы, чем поступили по совести; с таким же успехом можно взывать к человеколюбию доведённых до бешенства истца и ответчика. Они покидали ярмарочное поле не уставшие, но сытые по горло злыми каверзами, обедали до вечера, а засим возобновляли свои проделки уже при свечах. Порой после ярмарки они принимались за развесёлых девиц, с которыми благодаря тысяче разных уловок расплачивались тем, что получали, следуя кодексу Юстиниана: «Suum cuique tribuere» – «Каждому по заслугам», а потом, дурачась, говорили бедным девкам: «Мы в праве, а вы не в праве. Нам прибыток, вам убыток».

Наконец, на ночь глядя, когда ничего другого не оставалось, они начинали подшучивать друг над другом или, желая ещё поёрничать, начинали жаловаться хозяину на мух и уверять, что в других местах мух привязывают, дабы они не досаждали приличным людям. Тем не менее на пятый день, день кризиса во всякой горячке, хозяин, который, как ни протирал и ни таращил глаза, а так и не увидел королевского лика экю у своих постояльцев, но при этом твёрдо знал, что не всё то золото, что блестит, начал морщить нос и с большой неохотой исполнять пожелания сих именитых купцов. Подозревая, что дело дрянь, он решил прощупать, сколь глубоки их карманы. Заметив это, трое пройдох с уверенностью прево, вешающего своего слугу, приказали подать им отменный ужин, поскольку им необходимо немедля уехать. Их радостный настрой развеял подозрения хозяина. Полагая, что нищие, коим нечем платить, веселиться никак не станут, он приготовил достойный каноников ужин, желая напоить их допьяна, чтобы в случае чего легче было взять их за глотку. Не зная, как унести ноги с постоялого двора, где они чувствовали себя так же уютно, как рыба на сковородке, три сотоварища ели и пили без меры, поглядывали за окошко и поджидали удобного для бегства момента, но напрасно. Проклиная всё на свете, один из них предложил прогуляться на двор по причине поноса, другой – позвать лекаря к третьему, которому якобы стало плохо до бесчувствия. Ничего не вышло: окаянный хозяин «Трёх усачей» вертелся между печкой и столом, глаз не спуская с троицы, делал шаг вперёд, чтобы вытребовать свои деньги, и шаг назад, чтобы не подвернуться под горячую руку в том случае, если они и в самом деле порядочные люди, в общем, действовал как отважный и осторожный хозяин, который любит деньги и не любит побоев. Делая вид, что как никогда рад им служить, он прислушивался и приглядывался ко всему, что делалось в зале и во дворе, ему всё время чудилось, что его зовут, он появлялся у стола при каждом взрыве хохота, являя своё полное укоризны лицо вместо счёта, и твердил: «Чего изволите, господа?» В ответ на сей вопросик им хотелось вонзить ему в пузо его собственный вертел, ибо вид у их кормильца-поильца был такой, словно он прекрасно знает, чего они изволят в сложившихся обстоятельствах. Примите в рассуждение, что за двадцать полновесных экю проходимцы уже готовы были продать треть своего бессмертия, они ёрзали, как на угольях, пятки у них чесались, а задницы горели огнём. Хозяин уже сунул им под нос груши, сыр и сухофрукты, а они, потягивая ликёр, едва притрагиваясь к тарелкам, жуя еле-еле и переглядываясь в надежде, не придумал ли один из них какого-нибудь трюка, уже совсем носы повесили. Тут самый хитрый из них, тот, что из Бургундии, улыбнулся, понимая, что настала, как говаривал Рабле, дурная четверть часа{71}, и сказал таким тоном, как будто выступал во дворце правосудия:

– Полагаю, в силу неотложной надобности, нам надлежит отложить отъезд на неделю.

Два его сообщника, несмотря ни на что, не выдержали и расхохотались.

– Сколько мы должны? – сказал тот, у кого на поясе ещё сохранилась вышеупомянутая дюжина солей, коими он отчаянно позвенел, словно желал перемешать их так, чтобы у них появились детки.

Это был пикардиец, сущий дьявол, мгновенно вскипавший от любого пустяка и способный без зазрения совести выбросить хозяина в окно. Так вот он задал свой вопрос с таким важным видом, как будто у него было по меньшей мере десять тысяч дублонов дохода.

– Шесть экю, господа!.. – отвечал хозяин, протягивая руку.

– Я не потерплю, виконт, чтобы вы платили за всех… – сказал третий, хитрый, как влюблённая женщина, школяр, который был родом из Анжу.

– Я тоже! – воскликнул бургундец.

– Господа! Господа! – вмешался пикардиец. – Вы шутите! Позвольте мне!

– Чёрт бы вас побрал! – вскричал тот, что из Анжу. – Не станете же вы платить три раза, наш хозяин такого не потерпит.

– Тише, тише, – успокоил всех бургундец. – Пусть заплатит тот, кто расскажет самую дрянную историю.

– А кто будет судьёй? – спросил пикардиец, позвякивая своими монетами.

– Как кто? Хозяин, конечно. Он должен знать в этом толк, как человек со вкусом, – решил выходец из Анжу. – Давай, повар, садись, пей и отвори уши. Слушанье открывается.

Хозяин присел и от вина не отказался.

– Я первый! – сказал анжуец. – Приступаю.

«В герцогстве моем Анжуйском народ отличается ревностным служением нашей святой католической вере, ни один анжуец не отдаст ни толики райской жизни, не покаявшись в грехах своих или не убив еретика. Только сунется какой богоотступник в наши края, как тут же отправляется прямиком в ад, знать не зная, откуда смерть пришла. Как-то раз вечерком один добрый человек из Жарзе, помолившись бутылке в Пом-де-Пен, где он позабыл и разум свой, и память, возвращался к себе и по соседству со своим домом упал в канаву с водой, полагая, что лёг в собственную кровать. Спустя какое-то время его сосед по имени Годено увидел, что бедняга уже покрылся льдом, поелику дело было зимой, и, смеясь, спросил:

– Эй, ты чего там дожидаешься?