Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

Новой Зеландии они не стремились к созданию нового государства по типу доминиона. Почему?

Во-первых, ввиду своей малочисленности поселенцы с начала и до конца зависели от защиты французской армией. Канада, Австралия и Новая Зеландия, напротив, уже с 1870 года полагались только на собственные силы безопасности. Во-вторых, юридически с 1848 года Алжир был не колонией, а частью французского государства. Ярко выраженный французский централизм не предусматривал никакой политической автономии, исключая даже компромиссные варианты. Следствием этого стало формирование скорее племенного, а не национального самосознания алжирских французов, сравнимого с англичанами-протестантами в Северной Ирландии. Кроме того, Алжир сильнее, чем другие европейские колонии, был задействован в реализации националистических идей: после позорного поражения в войне Франции против Германии 1870–1871 годов Алжир должен был стать ареной для национального возрождения за счет колонизации[365]. В-третьих, колониальная экономика Алжира оставалась зависимой и нестабильной, после 1870 года она в основном была представлена мелким бизнесом и не имела надежной экспортной базы кроме вина, – в то время как доминионы производили и экспортировали в промышленных масштабах зерно, хлопок и мясо.

Помимо Алжира французская колониальная империя была достаточно молодой. Только после захвата обширных территорий в Западной Африке и продвижения оттуда на восток, в направлении современных государств Мали, Нигера и Чада, была создана территориальная база, которая давала надежду на возможность конкурировать с Британской империей. Когда впоследствии, в 1898 году в Фашоде на Верхнем Ниле столкнулись британские и французские колониальные войска, французы отступили, что показало реальную расстановку сил.

Если регион африканского пояса саванн не давал экономических преимуществ, то Вьетнам с самого начала показал себя продуктивной и пригодной для эксплуатации колонией. В долгой истории потери независимости трех вьетнамских штатов Кохинхина, Аннама и Тонкина решающей датой стал 1884 год. Но и после этого серьезное прежде сопротивление не прекращалось. Только на рубеже XIX–XX веков Вьетнам и две другие части Индокитая можно было счесть «усмиренными». В следующие четыре десятилетия Индокитай стал важнейшей площадкой империи для деятельности банков, горнопромышленных и аграрных предприятий[366]. Но и здесь давали о себе знать границы колониального экономического влияния – например, в том, что Индокитай так и не удалось вывести из азиатской валютной системы. Франк так никогда и не был введен в оборот, сохранялись серебряный пиастр и другие мелкие валюты. Таким образом, Индокитай, как и независимый Китай, сохранил серебряный стандарт, подверженный чрезвычайно сильным колебаниям[367]. По этой причине, а также из‑за неразвитости местной системы кредитования разветвленная деятельность французских банков явилась не только признаком агрессивного финансового империализма, но и результатом серьезных проблем с адаптацией. Из всех французских колоний Индокитай приносил наибольшую выгоду частному бизнесу. Причиной, помимо экспорта, служило наличие относительно крупного внутреннего рынка в густонаселенном регионе. Вьетнам не только напрямую был связан с Марселем, но и служил базой для представления французских экономических интересов в Гонконге, Китае, Сингапуре, Сиаме, британской Малайе и нидерландской Ост-Индии. Индокитай принес большую прибыль отдельным французским частным компаниям, да и в целом внес значительный вклад в процветание французского капитализма[368].

В общем и целом французские колонии интегрировались в крупные глобальные системы хуже британских: из Франции не было крупного поселенческого движения, за исключением Алжира; Париж не стал первостепенным центром международного капиталооборота, каким являлся Лондон. Наибольшие потоки капитала были направлены не в колониальную империю, а в Россию и, кроме того, в Испанию и в Италию. На рынке ценных бумаг Франция проявляла также высокую активность в отношении Османской империи, Египта и Китая. Некоторые из этих кредитов повысили возможности сбыта французской промышленной продукции, в частности вооружений, но в целом были выражением независимого финансового империализма. География финансовых интересов Франции пересекалась с формальной территорией империи еще меньше, чем в случае с Великобританией. Во Франции не было старой заморской и колониальной традиции, сопоставимой с традициями Англии или Нидерландов. Французская Ост-Индская компания раннего Нового времени никогда не могла угнаться за крупными английскими и голландскими конкурентами. Вплоть до окончания Первой мировой войны французская общественность сравнительно вяло интересовалась колониальными вопросами. Поэтому колониальная политика определялась в основном малыми лоббистскими группами, прежде всего колониальной армией, флотом и географами. С другой стороны, колониализм и империализм подвергались меньшей критике, чем в Великобритании. В 1890‑х годах был достигнут общественный консенсус по вопросу о колониях: они полезны для нации и представляют также отличную возможность распространить по миру собственное культурное превосходство в рамках «цивилизаторской миссии» (mission civilisatrice)[369].

Политическое бесплодие французского империализма поразительно. Страна граждан (citoyens) не экспортировала демократию. Ее колониальные режимы были в большинстве своем чрезвычайно авторитарными. Позднее только в Западной Африке деколонизация протекала относительно ровно. Более ранняя история французской экспансии также отмечена значительно большим количеством промахов, чем британская. Самым серьезным из них стало то, что в 1882 году Великобритания «увела у Франции из-под носа» Египет. Наиболее значимым культурным эффектом французской экспансии было распространение французского языка, в особенности в Западной Африке. В остальном путь к ассимиляции был открыт лишь немногим представителям возникающих образованных слоев неевропейского населения колоний. Этот путь подразумевал радикальную смену культур. По-настоящему интеграционная имперская культура в таких условиях не возникала. Поэтому Французская империя после своего распада не смогла трансформироваться даже в солидарное сообщество c минимальной организацией по типу Британского Содружества.

Колонии без империализма

Существовали также колониальные владения без собственной империи. Исключительный случай – бельгийское Конго (у Франции тоже была колония Конго – Конго-Браззавиль, где французский флаг был поднят в 1880 году по личной инициативе авантюриста Пьера Саворньяна де Бразза)[370]. Бельгийское государство вступило во владение Конго – или, с точки зрения международного права, аннексировало его – только в 1908 году, после обнародования многочисленных злоупотреблений короля Леопольда II. Леопольд был одним из самых амбициозных и безжалостных империалистов того времени; прочим его планам, однако, не было суждено осуществиться. При Леопольде Конго не развивалось как колония даже минимально. Это был просто объект эксплуатации. Беззащитное население стало жертвой различного рода насилия и самоуправства, принуждения к тяжелым работам и поставке пригодной для экспорта продукции по крайне высоким квотам (каучук, слоновая кость и так далее). Прибыль текла рекой в карман короля и на строительство общественных зданий, которые украшают Бельгию по сей день. Уэльский журналист и путешественник-исследователь Генри Мортон Стэнли, позже работавший в США, стал первым европейцем, который в 1877 году пересек Африку на уровне Конго с востока на запад; затем по заданию Леопольда он в составе вооруженных экспедиций разведывал местность, в которой поначалу возникало лишь слабое местное сопротивление. С 1886 года порядок в Конго обеспечивала крайне жестокая