Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«И эта мысль заставила так же и ваш язык приклеиться, что само по себе необъяснимое чудо, – засмеялся Лучиано Салустри. – Вы никогда не слышали красивую легенду, которая объясняет внезапную тишину посреди веселого праздника? Это Ангел входит, даруя свое благословение».
«Эта история старше самой Церкви, – сказал Шевалье Манчини. – Это опровергнутая теория, поскольку мы больше не верим в ангелов – этим словом мы теперь называем женщин».
«Браво, мой старый весельчак! – закричал капитан де Амаль. – Ваши чувства сродни моим лишь с очень незначительной разницей. Вы верите, что женщины могут быть ангелами, а я уверен, что они дьяволы, – невелика разница! Мы не станем ссориться из-за игры слов – за ваше здоровье, друг мой!»
И он осушил свой стакан, кивнув Манчини, который последовал его примеру.
«Вероятно, – произнес ровный, размеренный голос капитана Фречча, – эта тишина была вызвана инстинктивным сознанием чего-то неправильного в нашей вечеринке – небольшого неравенства, которое, смею сказать, наш хозяин не счел достойным упоминания».
Все головы повернулись в его сторону.
«Что вы имеете в виду?»
«Какое неравенство?»
«Объяснитесь!» – прозвучало сразу несколько голосов.
«На самом деле это чистая ерунда, – отвечал Фречча лениво, рассматривая с видом восхищенного гурмана изящное блюдо из фазана, стоявшее перед ним. – Уверяю вас, лишь необразованный придал бы значение такому совпадению. Великолепные братья Респетти виноваты в этом, ведь их отсутствие этим вечером вызвало… Но зачем бы мне беспокоить ваше хладнокровие? Я не суеверен – но кто знает? – возможно, кто-то из вас таков».
«Я понял, о чем вы говорите! – быстро прервал его Салустри. – Нас за столом тринадцать!»
Глава 24
При этих словах мои гости стали украдкой переглядываться, и я понял, что каждый из них про себя подсчитывал собравшихся. Все они представляли собой несомненно умных и развитых светских людей, но элемент суеверия присутствовал в их крови, и все они, за исключением, вероятно, только Фречча и всегда хладнокровного маркиза де Авенкорта, были заметно смущены открывшимся фактом. На Феррари он оказал любопытное влияние: он неистово задрожал, а лицо его вспыхнуло. «Дьявол!» – пробормотал он, задержав дыхание, и, сжав свой вечно полный стакан, он жадно опустошил его одним глотком, словно в лихорадке, и заметно дрожащей рукой отодвинул прочь свою тарелку. Я же тем временем повысил голос и весело обратился к своим гостям:
«Наш драгоценный друг Салустри совершенно прав, джентльмены. Я и сам обратил внимание на это расхождение в нашем количестве некоторое время назад, однако я уверен в том, что все мы – прогрессивные мыслители, которые уже давно освободились от суеверных предрассудков, которые явились результатом воображения священников, и придерживаемся исключительно светских понятий. Вот почему я ничего не сказал. Глупое поверье касательно несчастий, сопровождающих число тринадцать, восходит, как вы знаете, к истории Тайной Вечери, поэтому дети и женщины могут, вероятно, до сих пор верить в то, что один из тринадцати человек за столом должен оказаться предателем и обреченным на смерть. Но мы, мужчины, лучше знаем. Ни один из нас сегодня ночью не имеет причины играть роль Иисуса или Иуды, все мы – добрые друзья и близкие знакомые, и я не могу даже на секунду предположить, что это маленькое облачко способно серьезно омрачить нашу встречу. Помните также, что нынче – канун Рождества, и согласно великому и всем известному Шекспиру:
«Тогда, по слухам, духи не шалят,Все тихо ночью, не вредят планетыИ пропадают чары ведьм и фей,Так благодатно и священно время».10
Ропот сердечных аплодисментов вознаградил эту небольшую речь, и маркиз Гуалдро вскочил на ноги:
«Во имя Неба! – восклицал он. – Мы же не сборище старых напуганных женщин, чтобы трястись от страха перед древними предрассудками! Наполните свои бокалы, господа! Еще вина, официант! Во имя Бахуса! Если бы сам Иуда Искариот пировал на таком же банкете перед тем, как повесился, то ему не стоило бы сильно печалиться! Выпьем, друзья! За здоровье нашего благородного хозяина, графа Чезаре Олива!»
Он трижды поднимал вверх бокал, и все последовали его примеру и выпили под этот тост с энтузиазмом. Я выразил поклоном свою благодарность и признательность, и суеверный страх, несомненно сперва охвативший компанию, быстро улетучился, а разговоры, веселье и смех возобновились, и вскоре досадное обстоятельство было полностью позабыто. Только Гуидо Феррари все еще казался несколько взволнованным, но даже его неловкость сама собой постепенно исчезла, и, подогреваемый большим количеством поглощаемого вина, он начал болтать в хвастливой манере о своих любовных похождениях и рассказывать самые непристойные анекдоты с таким видом, который начал вызывать некое надменное удивление у герцога де Марина, который поглядывал на него время от времени с плохо замаскированным нетерпением, граничившим с презрением. Я же, напротив, выслушивал все это с учтивой любезностью, подшучивал над ним и как можно больше провоцировал; я довольно улыбался его глупым шуткам и вульгарным остротам, и когда он произнес нечто особенно возмутительное, я лишь довольствовался доброжелательным покачиванием головы и скромно заметил: «Ах, молодая кровь! Горячая кровь!», произнеся это мягко и вполголоса.
Затем был подан десерт, а вместе с ним и самые дорогие вина, которые я приказал приберечь да последнего. Бесценное «Шато д’Икем», «Clos Vougeot», а из лучших вин давней выдержки – «Вальполичелла» и исключительно превосходное «Лакрима Кристи». Одно за другим все эти вина были критически опробованы и по достоинству оценены. Среди них подали и уникальное брендовое шампанское по цене около сорока франков за бутылку, которое искрилось и имело выдержанный вкус и отменное качество. Этот исключительный напиток обладал столь соблазнительным ароматом, что каждый гость снял с него пробу, после чего даже самые скромные из присутствующих превратились в шумных и разговорчивых. Антонио Бискарди, тихий и незаметный художник, за компанию со своим сокурсником Криспьяно Дульчи, обычно стеснительным молодым человеком, внезапно оживились и начали болтать явный вздор на тему их любимого искусства. Капитан Фречча обсуждал тонкости техники фехтования с маркизом де Авенкортом, причем оба собеседника наглядно иллюстрировали разнообразные приемы при помощи столовых ножей, искусно пронзая мясистые бока персиков, которые лежали перед ними на блюде. Лучиано Салустри откинулся на спинку своего стула, его голова покоилась на бархатных подушках, и в таком положении он декламировал низким и размеренным голосом стихи собственного сочинения, мало заботясь о том, слушают их соседи или нет. Бойкий язык маркиза Гуалдро не останавливался ни на минуту, хотя его хозяин нередко терял нить своих анекдотов и путался в лабиринте противоречивых утверждений. Огромный нос Шевалье Манчини заметно покраснел, когда он весело смеялся сам себе без особого повода, – короче, банкет превратился в блестящий водоворот волнения и лихорадочного безумия, который при малейшем поводе или неудачном слове, грозил взорваться неистовым штормом бурлящих разногласий. Герцог де Марина и я единственные из всей компании сохранили прежнее самообладание: он удержался от шампанского, а я вообще пропустил все эти несравненные вина и выпил не более двух бокалов некрепкого кьянти.
Я внимательно наблюдал за буйным празднеством, отметил покрасневшие лица и ускорившуюся жестикуляцию своих гостей, прислушался к почти Вавилонскому столпотворению конфликтующих языков. Я задержал дыхание и просчитал, что уже через две-три минуты я наконец смогу выложить козырную карту, что весь вечер так долго и терпеливо прятал в своем рукаве.
Особенно внимательно я наблюдал за Феррари. Он слегка отодвинул свой стул от меня и вел конфиденциальный разговор со своим соседом, капитаном де Амалем. Он произносил слова тихо, но все же я смог различить, как он перечислял в несколько грубых выражениях достоинства внешнего очарования женщины, однако какой именно женщины, я не уловил; меня тогда пронзила жгучая мысль о том, что он описывал физические прелести моей жены этому де Амалю, презренному шпажисту, который вообще не имел в себе ничего святого. Моя кровь стремительно вскипела гневом, до сего дня я помню, как она пульсировала внутри, оставив мои руки и ноги холодными как лед. Я поднялся и оперся руками о стол, привлекая внимание и прося тишины, но некоторое время шум яростных споров и гомон языков был столь велик, что меня даже не замечали. Герцог сделал попытку удвоить наши усилия, но все напрасно. Наконец Феррари сумел привлечь всеобщее внимание, когда повернулся и, схватив десертный нож, стал стучать им по столу и по собственной тарелке с таким настойчивым звоном, что громкий смех и разговоры немедленно прекратились. Момент настал! Я поднял голову, надвинув темные очки поглубже на глаза, и заговорил четким громким голосом, в первую очередь бросив скрытый взгляд на Феррари. Он снова лениво упал обратно на стул и зажигал сигарету.
