#заяц_прозаек - Лариса Валентиновна Кириллина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И что неудавшаяся попытка ограбления — точно такая же ее выдумка, он тоже быстро понял. Если на-то пошло, единственными грабителями в их маленьком городе была его прошлая компания, любимой забавой которой было вынести, не заплатив, ящик пива из магазина на углу. Хозяин магазина, пожилой индус Манохара, даже не дергался — через час кто-нибудь из них возвращался, чтобы оставить на кассе пятерку.
Но Луна больше ничего не сказала. Слушала, что-то в своем телефоне и весь час дороги черкала карандашом в тетради, наверное, доделывала домашнее задание. От ее молчания, от шуршания грифеля по бумаге, ему неожиданно стало спокойно. Он не понял сразу или не заметил, просто мысли в голове, снующие обычно гиперактивными хорьками, вдруг замедлились и расползлись по своим норам спать, а не мучать его. Похожее случалось, когда Джек ездил в машине с мамой. Она начинала что-то рассказывать ему, ее голос становился еще мягче, чем обычно, интонации тоже менялись, и он, погружаясь в транс, переставал различать отдельные слова. Злобные хорьки в его голове тоже успокаивались хотя бы ненадолго.
— Может, поедем обратно вместе? — он не собирался задавать этот вопрос, но рот открылся сам.
— Конечно. Меня Луна зовут, а ты, я знаю, Джек.
Ему совсем не было важно, откуда.
— Почему я раньше тебя не видел? — спрашивал он ее потом миллион, наверное, раз.
— Потому что в нашей школе учится тысяча триста человек, — отвечала она всегда одно и то же, — Одетых в одинаковую школьную форму. Тут себя-то не сразу увидишь, не то что кого-то еще.
Белые рубашки, серые свитера с красным лого школы, серо-красные галстуки, отличающиеся цветом одной из тонких полосок в зависимости от «дома», к которому относился класс. У Луны была желтая полоска на галстуке, у Софи зеленая, у него самого — синяя. Он не видел ничего неудобного этой форме, привык с пяти-то лет. Даже белые носки в сочетании с черными брюками и ботинками — символ протеста против школьных правил — игнорировал. Другие пусть носят, а ему и так хорошо. Но Луна прям бесилась, срывала первым делом и с него, и с себя галстуки, как только они выходили из здания школы.
— К черту эти удавки! — ругалась она, засовывая их в рюкзак, и они шли к реке.
В один из вечеров, когда они сидели на берегу, запивая холодным чаем магазинные бутерброды с курицей, Джек рассказал ей о Софи. Его словно прорвало, но не как плотину, а как зудящую болячку, которая внутри уже налилась до краев гноем, и надо дернуть за коросту — больно, очень больно, но необходимо вычистить там все, чтобы начало уже заживать.
Луна не перебивала его, слушала внимательно, и про постоянные выдумки, и про истерики, и про отчуждение, которым Софи изводила его, если ей вдруг казалось, что он ответил не слишком быстро.
— Большего всего ей нравилось, чтобы я метнулся в Макдональдс, набрал там еды, и привез к ее дому. Зайти мне было нельзя, из-за родителей. Я оставлял все в кустах, и шел на остановку, ждать ее. Однажды просидел там почти шесть часов, а она так и не пришла. Знаешь, сколько раз такое было?
— Знаю, — она смотрела на воду, — Но ты не виноват.
Горячая, щиплющая жидкость поднялась к его горлу, словно до этого он глотнул бензина.
— Это стыд, — Луна всегда умела считывать его состояния, — Ты был влюблен, и делал все, чтобы получить ее внимание.
— Я думал, Софи тоже любит меня. Она так говорила. На день рождения подарила мне альбом, в нем были наши фото, и маленькая анкета, где она сама себя спрашивала, что ей во мне нравится.
— И что она ответила?
— Ну. Разное. Мои голубые глаза. Брови. Что-то еще там было.
— Что-то еще! Ты больше чем голубые глаза с бровями. Я бы могла написать сто пунктов! Хорошо, что у нас нет такого альбома.
Джек так и не понял, возмущение звучало в ее голосе или все же обида.
Больше они об этом не говорили, и вообще все стало как-то хорошо. Тревожные мысли-хорьки не грызли его, в груди не ныло, и даже чувства к Софи, острые, как бутылочный осколок, сгладились, будто обточенные водой Эйвона, куда Луна приводила его, если не было дождя. Внутри больше ничего не ранилось, не кровоточило и не саднило.
И он расслабился. Потерял бдительность, настолько, что расхохотался в голос, когда Луна сообщила, что осталось только три дня до того, как она исчезнет.
Так и сказала — я исчезну.
— Хаха! — потешался Джек, — Ты что ли тихая наркоманка, но родители тебя разоблачили, и теперь отправляют в рехаб?
— Идиот, — Луна кинула плоский камешек, и он заскакал по воде почти до противоположного берега, — Но если перефразировать, то я тихая инопланетянка, родители по мне соскучились и теперь отправляют домой.
— На Альфу Центавра? — Джек все еще ёрничал.
— На Альфу Гончих Псов, дальше налево, — в тон ему ответила Луна, — Какая разница, куда? Я просто хочу, чтобы ты не только знал, что скоро все закончится, но и понял, что это не конец.
Он поверил ей. Конечно, Луна упала с неба, прямо в их среднюю школу, где ее немедленно облачили в форму и придушили галстуком, иначе откуда бы она взялась ужасно странная и понимающая его так, как он сам не понимал себя.
И не поверил тоже. Он сто раз был у нее дома, сто раз здоровался с ее родителями, такими же обычными гуманоидами, как его собственные мама и папа.
Времени и возможности размышлять над парадоксом не было. Только он начинал думать об этом, как хорьки в его голове аж повизгивали от удовольствия в предвкушении искусать его изнутри. И он не думал.
Джек провалился в темноту за полчаса до будильника.
Утром в автобусе Луны не было, в школе тоже, телефон не отвечал. На перемене он искал ее по всем этажам и во дворе. Добежал на всякий случай до магазина, где они всегда покупали холодный чай и бутерброды. К концу дня запаниковал, еле выдержал, пока закончится география, первый выбежал из класса к выходу, словно знал, что она будет ждать его там.
И она действительно ждала.
— Ты где была? Я чуть с ума не сошел!
— Сними уже эту удавку, — Луна ослабила узел у него на шее, —
