Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

нам нельзя их продырявить, – пожаловался братец по пути к оранжерее Баласи, куда помимо них тянулись еще разрозненные группки. – Вот потеряю, что будет?

– Взрослые как только его не оправляют, почему же нам нельзя? – нахмурилась Белла. – Хотя, может, надо как-то аккуратно, а тут ювелиров нет.

– Я сегодня об этом ректора спросил, сеньора.

Одиль на него уставилась. Вопрос про камень ее уже два месяца как занимал, но те профессора, которых она попробовала аккуратно расспросить, даже профессор Мендиальдеа, только улыбались и говорили, что все все узнают в свое время и ни минутой раньше. Старшекурсники же и вовсе напускали туману так, будто это был не иначе как ритуал инициации.

– И молчал! – Адриано даже воздел руки к небесам, но небеса разделить его возмущение отказались.

Ксандер же только хмыкнул.

– Да как-то к слову не пришлось, извини. В общем, как сказал ректор, мы его оправим сами.

Мгновение они все переваривали эту информацию.

– А почему продырявить-то тогда нельзя? – первым нарушил молчание Адриано.

– И потом, это как? – заволновалась Белла. – Я не ювелир!

Ксандер только развел руками.

– Сам не знаю, а он не сказал. Сказал только, что в Рождество нам будет знак, а там уже все просто. Но сеньора, ребята, подумайте об этом так: мы же тут не первые, наверняка у них что-то уже налажено?

Это была утешительная мысль.

– Наверняка, – согласилась Белла и украдкой погладила карман юбки, где, скорее всего, таился ее собственный ребис.

– Кто следующий? – донесся до них зычный голос мэтра Баласи. – О, это вы, мои милые! Ну что ж, вы вместе или по отдельности?

– Вместе, – решительно сказала ему Белла, шагая вперед.

– Вот это, признаться, было страшновато.

Одиль ничего не сказала, но в душе была согласна с Адриано целиком. Разволновавшаяся иберийка сначала долго вспоминала символ часовни, где обрела вечный покой ее мать, потом выяснилось, что вспомнила неверно, а потом – что и нарисовать его выйдет далеко не сразу. Поэтому, несмотря на присутствие и поощрения мэтра, Одиль шагнула через порог открывшейся двери с некоторой опаской, далеко не уверенная, что переживет этот опыт. Однако опасения оказались напрасны: они оказались в наполненном витражными отблесками и огнем свечей пространстве за алтарем.

– Вот эта капелла, – тихо сказала Белла.

Часовню едва освещала одна свеча, горевшая перед образом Мадонны, с усталой улыбкой протягивавшей Младенцу букетик цветущего розмарина. С соседних стен на эту сцену смотрели с восторгом и безумной надеждой укутанная в свои распущенные волосы Мария Магдалина и одетая в лохмотья изможденная Мария Египетская.

Странный выбор святых, подумалось Одили, но спрашивать у Беллы, почему ее родня решила украсить могилу ее матери образами раскаявшихся блудниц, было бы немного неприлично.

– Пирожки-то мы не забыли? – забеспокоился рядом Адриано.

Ксандер безмолвно мотнул головой, протягивая сеньоре увязанный в льняную салфетку сверток. Белла взяла его не глядя и шагнула в полумрак капеллы. Осторожно и почтительно она склонилась у каменной плиты, на которой лежала фигура укрытой бесформенными складками женщины, положила белую розу на молитвенно сложенные мраморные руки. На этих руках уже лежала великолепная белая лилия, разглядела Одиль, и, судя по тому, что на ней еще блестела вечерняя роса, с тем, кто ее принес, они едва-едва разминулись. Белла на мгновение замерла, коснулась лилии, словно проверяя, настоящая ли она, нахмурилась, но потом наклонилась еще ниже и уместила два пирожка на подножие надгробия.

Мгновение ничего не происходило, но ждать пришлось недолго. Одиль едва успела прочитать сквозь полумрак надпись на мраморе, сообщавшую всем и каждому, что здесь покоится благородная и могущественная Анхелика Лусия Альварес де Толедо, а также супруг ее, благородный Андре де л’Анж, когда над лежащей фигурой замерцало тусклое сияние, и с плиты встал призрак – так, как, должно быть, мать Беллы встала бы ото сна. Опустив узкие ступни на подножие, она нежно погладила дочь по голове и присела рядом с ней. Увидев пирожок, призрак улыбнулся и взял его. Одиль затаила дыхание, уверенная, что призрачные руки пройдут сквозь настоянное на меду тесто так же бессильно, как только что – сквозь мантилью дочери, но пирожок остался в пальцах духа так, будто они были живые, только тоже замерцал.

Белла смотрела на мать неотрывно, а та опять ей улыбнулась, поцеловала дочь в лоб и опять легла на плиту. Призрачные руки снова сложились словно для молитвы, только пирожок остался между ними.

Белла еще немного на нее посмотрела, а потом украдкой утерла глаза, встала и вышла к ним, аккуратно закрывая за собой калитку.

– Все, – сказала она. – Теперь можно и в деревню.

Адриано и Ксандер пошли вперед, а Одиль задержалась, оглянувшись на могилу: второй пирожок так и остался лежать на холодном мраморе.

– Отец никогда не появляется, – вздохнула Белла, проследив ее взгляд. – Но я всегда кладу. Мало ли, вдруг когда-нибудь…

– Может быть, он приходит там, у себя на родине, – попробовала ее утешить Одиль. – Вдруг они приходят туда, где больше людей их вспоминают?

Белла зябко пожала плечами, натягивая поплотнее шаль.

– Не знаю. Я вообще про ту часть семьи ничего не знаю. И про Тосантос знаю только то, что Мерседес рассказывала.

– А разве твои не навещают?

– Что ты. Дедушка и дядя Луис только утром мессу отстаивают, – иберийка указала рукой с теперь уже пустым узелком в сторону алтаря. – Дядя Алехандро говорит, что мертвых не надо беспокоить, а дядя Франко… – Она снова глянула на могилу родителей. – Впрочем, может быть…

– Идете, девочки? – голос Адриано очень гулко разносился в пустом храме, и они обе вздрогнули и поспешили за ним.

По сравнению с тишиной церкви, где и потрескивание свечей казалось громким, шум в деревне стоял оглушительный. Одиль сначала побоялась, что им не удастся выскользнуть из церкви на главную площадь незамеченными, но когда они вышли-таки, поняла, что бояться нечего. Посреди площади горели костры, через которые поминутно кто-то прыгал поодиночке и парами, носились визжащие от восторга дети, от души наяривали местные музыканты на радость куче танцующих, подбадривавших их полагающимися возгласами, и даже на паперти кто-то приплясывал и притоптывал, так что до новоприбывших никому дела не было.

А еще тут была целая туча призраков. Крепкие мужчины и благообразные старухи, суровые старики и кокетливые молодки, и даже дети, хоть и немного: молодых вообще было заметно меньше пожилых. Они со вкусом поедали те же пирожки, одобрительно кивали особенно ловким танцорам, мимоходом гладили по макушкам бегающих детей, а призрачные дети так и вовсе пытались присоединиться к играм своих живых