Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

в ее исцарапанный косяк и повернулся к ней. Его широкое, самой природой предназначенное к открытости лицо было до обидного бесстрастно.

– Сколько ты слышала?

– Не все, – признала она, – но, пожалуй, достаточно.

– И что будешь делать?

Это был интересный вопрос.

– А что я могу сделать?

– Рассказать, – сказал он так, будто это было самым естественным делом или, во всяком случае, самым ожидаемым.

– Зачем? – удивилась она.

Пришел черед удивиться ему.

– Белла же твой друг.

– Ты тоже, – уточнила она. – По крайней мере, я тебя таким считаю. И потом, сейчас-то вы хотите недоброго не ей, не так ли?

Он вглядывался в нее так, будто впервые видел.

– Сейчас – нет. Но иберийцам…

– Не знаю, заметил ли ты, – сказала она суше, чем хотела, – но те самые иберийцы, о которых вы вели речь, ее вообще-то оскорбили. Некоторые. А остальные вот уже несколько дней ее сторонятся, что ты заметил наверняка.

– Заметил, – подтвердил он все еще бесстрастно, но с ноткой какого-то удивления, как будто она говорила ему невесть какие странные вещи.

– Поэтому, – закончила она, – если вы решите что-то сделать во вред Белле, я вам постараюсь помешать. А вот если им – мешать не буду и, может быть, даже помогу, если смогу. Из того, что одна иберийка мне друг, не значит, что я буду волноваться за всех иберийцев – как, впрочем, и за всех нидерландцев, это ты тоже учти.

– Логично, – кивнул он.

Он все еще говорил спокойно и будто с опаской, но лицо его стало чуточку менее замкнутым, а в уголках губ появилась тень улыбки, которую, возможно, он и сам не осознавал.

– Тебе такое приемлемо? – на всякий случай решила уточнить она.

– У меня не так много друзей, чтобы ими разбрасываться, Одильке. Даже… необычными.

… Сейчас они шли рядом по мосту, задумчиво и неспешно: похоже, пока мало еще кто выбрался из постели. Одиль покосилась на своего спутника, отметив про себя, что едва достает макушкой ему до подбородка. Он еще был худым, но ширина плеч намекала, что когда-нибудь и это изменится.

Он глянул в ответ вопросительно, и тут она пихнула его в бок.

– Какого черта, Одильке! – донеслось спустя несколько мгновений снизу из воды, а потом раздался плеск от гребков.

Она бросила взгляд вниз, чтобы удостовериться, что плывет он к башне, до которой, надо было заметить, оставалось всего ничего что по мосту, что по воде. Она добежала, посмеиваясь, до площадки за водопадом и протянула ему руку. Надо было отдать ему должное, он хоть и явно поколебался, не отомстить ли ей, дернув ее к себе, но все-таки передумал.

– Я вообще-то собирался в этом вечером идти, – сказал он, сдирая с себя насквозь промокший камзол. Камзол был бархатный и расшитый золотом, впридачу с жемчужинами, и Одиль готова была поклясться, что никакие пчелы, хоть бы и трижды умозрительные и волшебные, за это время не приведут его в порядок. О чем и сказала.

– Вот и я о чем!

Она пожала плечами, даже не пытаясь изобразить раскаяние.

– Ты же его терпеть не можешь. И потом, Белла сказала, что мы идем в деревню. Хорош же ты был бы там весь в бархате с золотом!

– А надевать что? – следующими он стянул сапоги, которым тоже не поздоровилось. – Сама ж сказала, у меня все такое.

– Возьмешь что-нибудь у Адриано. Вы с ним примерно одного размера, а у него с нарядами для деревни значительно лучше.

– А если и к Альба зайдем? – поднял бровь он.

Она тоже подняла бровь, но ничего не сказала, только подмигнула – и он рассмеялся.

Белла озвучила приглашение поехать на Тосантос в деревню под ее родовым гнездом, едва за ректором закрылась дверь. Одиль переглянулась с Адриано и согласилась без особых уговоров: в Венеции это был не столь уж важный праздник, найдутся и поинтереснее. Ксандер, которого никто к нему домой отпускать и не собирался, что бы там ни думала Академия, не возражал, хоть и удовольствия не выказал; на том и порешили.

Узнав про фиаско с костюмом, Белла не вспылила, на удивление Ксандера и Адриано, только подумала, вскинула голову и решительно кивнула, а уже в комнате, оставшись с Одилью вдвоем, достала из комода шерстяную темную юбку, блузу и мантилью, которые легко подошли бы деревенской девчонке, пусть и из богатой семьи, но не очень-то подобали герцогине Альба.

– Моя няня Мерседес мне положила, – нервно призналась она, поглаживая гладкую шерсть. – Украдкой. Деду бы, наверное, не понравилось… но раз Ксандер, да и вы… и мы же не в замок. Я никому из родни не сказала.

– Тебе будет к лицу, – честно сказала Одиль.

Сама она оделась во что-то подобное, только сплошь черное, и ее единственным украшением были широкие кружевные манжеты и шаль, тоже черная, но с белой бахромой и расшитая белыми же цветами.

– Давай еще гребень! – вдохновилась Белла, обозрев все это роскошество.

Одиль в ответ тряхнула коротко стриженными волосами, но иберийку это не смутило.

– Так спой! Парней нет, а я уши заткну, если понадобится!

– Не понадобится, – уверила ее Одиль и спела первое, что пришло на ум: легкую песенку, любимую бродягой-парижанином, которого когда-то их отец нанял в дядьки Адриано, забрав сына с улиц. По улицам, впрочем, наследник Мочениго бродить не перестал, но теперь у него был и защитник, готовый с ним в любую эскападу, и заодно научивший его как следует обращаться с оружием. Песенку про веселую компанию у Маржолен она расцветила некоторыми переливами и фиоритурами и не успела допеть и первый куплет, как, опустив руки, ощутила, что кончики волос уже касаются запястий.

– Знаешь, – сказала Белла, старательно убирая получившуюся гриву под высокий гребень с перламутром, выуженный ею из личных запасов, – ужасно жалко, что у тебя с пением так.

– Уж как есть, – пожала плечами Одиль.

Ей тоже было жалко, если честно, поэтому она подарила понятливой подруге улыбку.

– Синьорины, вы готовы?

Адриано и Ксандер, стоявшие в дверях, были словно в униформе, которая, впрочем, им обоим шла: из-под темных, хорошей выделки курток щегольски выглядывали белоснежные рубашки, на поясах темных же брюк сонно мерцали серебряные накладки, а обуты оба были в любимые Адриано мягкие сапоги – должно быть, свои спасти Ксандер не успел, а по размеру и в этом они были схожи. Адриано старательно запихивал в потайной карман свой ребис – камень сверкнул гневным алым цветом, – и Одиль, подумав, засунула свой в перчатку.

– Я не могу понять, отчего