Лавка запретных книг - Марк Леви

не стыдно подозревать ее в доносительстве после всего, что она для вас сделала? Я говорю не о ее помощи в организации этих подпольных сборищ, а обо всем, чему она вас научила, когда вы были…

– Вы замечательный человек, Жорж, вы непревзойденный рыцарь, но я могу сама за себя постоять, – вмешалась мадам Ательтоу, подслушивавшая разговор с самого начала, прячась в дирижерской ложе; на ней тоже был халат.

Наскоро приведя в порядок волосы, она подошла к Митчу.

– Нет, я на вас не доносила, и то, что вы могли так подумать, меня больно ранит. Но, должна сознаться, кое в чем я вас обманула. Жорж не знал об этом, поверьте, я не говорила об этом ни ему, ни кому-либо еще. Я в ужасе от возможности тоже получить проблемы с законом, тем не менее я была в некотором смысле вашей сообщницей. Мой сын никогда мне этого не простил бы. Он бы испугался за свою репутацию, за свою респектабельность. Чтобы не выйти из фавора у своих акционеров, большинство из которых входят в правительство, он бы изобразил все так, что раз его мать замешана в незаконных делах, значит, у нее что-то не то с головой. Он бы определил меня в дом престарелых. Я совершила только одно преступление: притворилась, что не знаю, что произошло с вами. У меня не было выбора.

Митч пожал плечами, у него не было ни малейшего желания выносить кому-то приговор, шантаж, жертвой которого могла стать Анна, значил больше всего остального. Инспектор дал ей всего одну ночь на размышление, но размышлять тут было не о чем: завтра под вечер он сам явится в центральный комиссариат и признается в убийстве Салинаса.

27

«Убить пересмешника»

Поздним вечером Митч застыл в дверях ванной, наблюдая, как Анна чистит зубы. Она обернулась и улыбнулась.

Оба они изголодались по нежности в мире, где ее так недоставало. В жаркой постели Митч, отсчитывавший свои последние часы, пустился в откровения.

– За едой в тюремной столовой я, бывало, рассказывал своим товарищам по несчастью разные истории. Книг у нас не было, поэтому я вспоминал прочитанное когда-то. Я заново придумывал «Гроздья гнева», «Благостный четверг»[5], «Графа Монте-Кристо», кое-что из «Отверженных». Стейнбек, Дюма и Гюго, наверное, переворачивались в гробах. Меня забавляла ирония ситуации, ведь все эти произведения были включены в список запрещенных книг, а я пересказывал их при надзирателях, не догадывавшихся, что я у них на глазах нарушаю закон. Так я, во всяком случае, думал, пока однажды на прогулке один из них не подошел ко мне и не сунул мне в руки карманное издание «Чумы» Альбера Камю. Он прошептал мне на ухо: «Я не согласен, они свихнулись». Мы с ним больше ни разу словечком не обмолвились. Сожалел ли он о своем порыве, боялся ли, что я на него донесу? Наверное, он на мгновение осмелел, и между нами завязались на этот миг узы дружбы. Я столько раз перечитывал «Чуму», что запомнил роман наизусть, каждую его строку, каждое слово.

– Почему ты это мне рассказываешь, почему сейчас?

– Просто так, – отмахнулся Митч и потушил свет.

Существует столько способов хитрить с болью, забывать дни, лишенные будущего, жить только с воспоминаниями, ставшими бесполезными.

Анна быстро уснула. Митчу хотелось гладить ее лицо, прижиматься к ней, но он только смотрел на нее, лежа неподвижно, как человек на краю пропасти, боящийся шелохнуться – и рухнуть вниз.

____________________

В три часа утра Анна встала и на цыпочках спустилась в кухню. Там она взяла записную книжку и нервным почерком стала заносить в нее свои размышления.

«451 градус по Фаренгейту».

Как он вошел?

Анонимные показания.

Вернер…

Почему дело Матильды оказалось наверху стопки?

Она погрызла карандаш и задумчиво подняла голову.

– Ну-ка, ну-ка… – пробормотала она.

Через короткое время она отодвинула стул, перешла в гостиную и открыла шкаф. Опустившись на колени, она пошарила на полках и достала старый, заведенный еще до ее отъезда на Север, ежегодник. Она стала перелистывать страницы и водить пальцем по интересующим ее строчкам. Найдя искомое, она просияла.

С этого момента все стало развиваться очень быстро и у нее в голове, и в делах, хотя прошло целых два часа, прежде чем она покинула дом через сад, а потом вернулась через заднюю дверь и опять улеглась рядом с Митчем. Оставшаяся на щиколотках земля выдавала ее ночную эскападу, но Митч, встав, не помышлял ни о чем, кроме своей задуманной явки с повинной, и не обратил внимания ни на это, ни на ее испачканные комнатные туфли внизу, у лестницы.

Узнай он, что Анна предприняла, пока он спал, он не простил бы себе эту рассеянность.

____________________

– Какой-то ты угрюмый, – сказала она ему, когда он ее обнял, чтобы разбудить.

– Зато ты такая радостная! Чем вызвано твое прекрасное настроение?

– Мне достаточно тебя увидеть, – ответила она, целуя его краешком губ. – Одевайся, впереди ответственный день.

Она хотела спуститься в кухню, но он задержал ее на верхней ступеньке лестницы.

– Не будем больше притворяться, Анна, я знаю, что инспектор тебя шантажирует.

– Как же тебе этого не знать, ты ведь подслушивал за дверью холодильной камеры. Я сказала тебе, что меня ждет ответственный день?

– Да, только что.

– Тогда почему тянешь время? Ступай в душ!

Удивленный Митч поймал на лету полотенце, которое она ему бросила, и ушел в ванную.

Ровно через 53 минуты она затормозила перед его книжным магазином во втором ряду и потянулась к ручке пассажирской дверцы, нетерпеливо ожидая, пока он вылезет.

– Жду тебя в ресторане в семнадцать ноль-ноль. Уверена, он будет пунктуален.

– Кто? – спросил Митч с тротуара, подавшись к окну грузовичка.

– Не забудь: семнадцать часов, – повторила Анна.

– Но…

– Я тоже тебя люблю, но вынуждена проститься. До скорого!

– Почему ты такая странная?

– Все странные, ты не находишь? Видел бы ты себя сегодня утром!

– Ответ тоже странный, – буркнул Митч.

– В семнадцать часов, – опять повторила Анна и со скрежетом включила передачу.

Он проводил взглядом удаляющийся грузовичок, гадая, что у Анны на уме; понять, о чем она думает, было труднейшей задачей даже для него – особенно для него.

____________________

В семнадцать часов Митч вошел в ресторан; впервые все столы были накрыты, и, если бы не тишина в кухне, можно было бы подумать, что уже этим вечером ресторан открывается.

– Что скажешь? – спросила Анна, она ждала реакции Митча, вертя завязки своего фартука, как всегда бывало, когда она нервничала.

– Скажу, что