Лавка запретных книг - Марк Леви

она знала код сигнализации. По непонятной мне причине она не хотела готовиться к выступлениям у себя дома и иногда приходила в мой обеденный перерыв, чтобы порепетировать в подвале. Только это не она.

– Почему?

– Потому что когда что-то слишком скверно, чтобы оказаться правдой, то обычно ей и оказывается, – сказал он, стараясь казаться не таким убитым, каким был на самом деле.

– Не хочу тебе противоречить, но обычно так говорят о чем-то слишком хорошем.

– По логике вещей, правило должно срабатывать в обоих случаях. Благодаря ей у меня открылись глаза. Когда приняли закон, я думал только о том, чтобы давать читать запрещенные книги вместо того, чтобы ими торговать, разве это можно назвать духом сопротивления? Пойми, Анна, она преподавала мне литературу, и как преподавала! Литература была всей ее жизнью.

– Разве она недавно не переориентировалась на музыку?

– Мне не до смеха.

– Лучше не терять времени зря. Не следует ли поговорить с ней без обиняков? – предложила она осторожно, чтобы не слишком на него напирать.

– То есть бросить ей в лицо обвинение, – расшифровал слова Анны Митч.

– Я этого не говорила, но можно воспринять это и так. Знаешь, время поджимает, я обязательно должна попробовать еще один рецепт. Два за день – это минимум, если хочу вовремя открыться. Сегодня я потеряла слишком много времени… Опять я говорю что-то не то, – испугалась она. – Я хотела сказать, что мне не хватило нескольких часов. Сейчас мне бы пришлась очень кстати твоя помощь.

Митч захромал на кухню, надел фартук и стал ждать поручений. Анна осталась в гостиной.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Он уставился на нее без намека на улыбку.

– Наверное, я обмолвилась о кухонной работе, – проговорила она невинным тоном.

– Наверное.

– Это просто чтобы разрядить обстановку.

Это было не так, она действительно хотела взяться за дело, но, когда Митч согласился ей помочь, не подумав, что у них есть более срочные задачи, чем выпекание лепешек, образумилась за двоих.

– Если ты отказываешься обвинять свою бывшую преподавательницу, навести хотя бы ее возлюбленного.

– Вернера?

– У нее их несколько?

Митч посмотрел на часы и снял передник.

– Его занятия заканчиваются через полчаса, – сказал он, беря ключи от грузовичка.

____________________

Митч и Анна подъехали к консерватории и удивились, что все места на стоянке перед ней свободны. Они прошли внутрь через вход для артистов и оказались в пустом зале. Из-за сцены доносились какие-то звуки, и Митч повел Анну за кулисы.

Вернер сидел в кресле, на нем был халат, в руке он держал стакан с виски.

– Вы прибыли к шапочному разбору, жаль, потому что вечер удался, – сказал профессор, выглядевший утомленным.

– Григ? – рискнул предположить Митч.

– Нет, концерт учеников первого цикла; я соврал, это было ужасно, но родителям вроде бы понравилось. Они вечно не знают, чем развлечь своих маленьких чудовищ, кроме Деда Мороза и Маленькой Мышки. Что привело вас сюда в столь неурочный час? – спросил Вернер, глядя на Анну.

Та, зная, как трудно было бы объясниться Митчу, взяла эту обязанность на себя.

Вернер слушал ее чрезвычайно внимательно, не перебивая рассказ о прочитанном в блокноте Салинаса, о протоколе судебного процесса, изученном Митчем в кабинете судебного секретаря, о доносе, о краже романа Рея Бредбери для предъявления следствию в качестве изобличающей улики; но когда она упомянула нетронутую дверь книжного магазина и не сработавшую сигнализацию, профессор залпом допил виски, уронил пустой стакан на пол и встал перед Митчем с виноватым видом.

– Это я вас выдал.

– Почему, Вернер? Что я вам сделал?

– Ровным счетом ничего. Я не собирался становиться негодяем, это произошло случайно. До присоединения к вашему проекту подпольного чтения я воображал себя более-менее приличным человеком. Что вы знаете про трудности старения? Согласитесь, осознавать, что скоро умрешь, само по себе не слишком приятно. Но куда хуже знать, что жил свинья свиньей: это, поверьте, совсем скверно. О, я не ждал старости, чтобы прийти к этому умозаключению. Но хвастуны не обманываются насчет своей посредственности; более того, они, подозреваю, лучше всех знают себе цену. А теперь представьте, что жизнь преподносит вам, наконец, что-то стоящее, у вас появляется возможность обратить на себя внимание, легкое отступление от морали сулит вам небывалые привилегии, признание, чувство собственной важности. Тридцать лет учить музыке – и оставаться, возвращаясь вечером в одиночестве домой, всего лишь серым плащом в вагоне метро! Тридцать лет – чтобы однажды в воскресенье застать себя за разговором с утками, сидя на лавочке на берегу пруда! Меня наградили медалью, предложили место в Академии и – звание honoris causa en música. – Он воздел палец, гордо сверкая глазами.

– Что это значит? – спросил Митч.

– Понятия не имею, но, без сомнения, это чрезвычайно престижно, потому что после этого меня стали приглашать на официальные приемы, на званые ужины, где произносят столько речей и тостов, что нет даже минутки, чтобы познакомиться со своими соседями. Мечта! Теперь у меня есть даже собственное кресло в Опере, не говоря о приличной пенсии.

– Действительно о приличной? – пожелала узнать Анна.

– Не будем играть в слова. Вы хотите, чтобы я повинился за все гадости, которые вам сделал? Приношу вам свои искреннейшие на свете извинения.

Анна встала, подошла к Вернеру и так низко склонилась над ним, словно собралась отвесить ему пощечину. Однако она всего лишь посмотрела ему прямо в глаза – так пристально, как будто хотела в них вбуравиться.

Потом она выпрямилась с ехидной улыбкой, которую Вернер счел привлекательной, что, учитывая обстоятельства, было по меньшей мере странно.

– Вы лжете, Вернер, вы ничего похожего не делали, – проговорила она.

Профессор тяжело вздохнул, его плечи опали, спеси заметно поубавилось.

– Вы правы, мне не хватило бы отваги на такую низость.

– Зачем тогда на себя наговаривать? – удивился Митч.

– Чтобы хотя бы на минуточку представить, какой была бы моя жизнь в шкуре человека, который не считал бы себя узурпатором. Я никогда не знал, что надо совершить, чтобы заслужить эти почести, и от этого неведения у меня стынет кровь. Когда-то я думал, что попал не в то тело, и даже пытался узнать, нет ли у меня однофамильца, но никого не нашел. Вы вправе сомневаться, что я говорю правду, но все, что я вам рассказал, действительно обрушилось на меня в прошлом году.

– Разве не логичнее заключить, что все это – вознаграждение за ваш труд? – спросил Митч.

– Не насмехайтесь надо мной, это невежливо, – взмолился Вернер.

Анна прервала их спор.

– А мадам Ательтоу не…

Профессор в гневе обернулся.

– Как вам