Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

обвел взглядом детишек. — Сначала один умный человек скажет, что бога нет и что все его заповеди не имеют смысла. Потом он добавит, что на самом деле это вы — человек! — вершина мироздания, и вот ему уже хочется верить. Вчера вы были просто одним из творений некоего абсолюта, а сегодня вы уже лучше других. Вы — уникальны, а те, кто не понимают — они глупы, раз следуют старым условностям, которые их только сдерживают.

Слова вырывались из меня одно за другим, будто все эти дни в Санкт-Петербурге были испытанием: я пробивался через мутную пелену обычной жизни и не мог понять, что здесь не так.

— И что дальше? — нарушила тишину Александра.

— А дальше все еще проще. Если ты считаешь себя лучше других, если остальные — это овцы, то почему бы не использовать кнут, чтобы направить их в нужную сторону. Ради их же блага.

— Почти верно, — в разговор неожиданно вмешался еще кое-кто.

Я повернулся на знакомый голос и неожиданно увидел Александра Сергеевича Меншикова, вышедшего из кабинета Александра II. И когда он только успел туда попасть? И зачем?

— Что я упустил? — я внимательно посмотрел на бывшего морского министра.

— Много… — Меншиков грустно покачал головой. — Что же касается вашей речи: те же социалисты и демократы проводят еще одну линию логических выкладок. Человек — вершина всего, государство в этой системе — инструмент подавления, инструмент насилия. Поэтому они не видят ничего дурного, если повернуть против государства то, чем оно, по их мнению, и так пользуется. Ну, а то, что кто-то случайный попадет под удар — нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца.

— То есть они правы? — Александра поднялась со своего места.

— Если бога нет, если нет души, и единственное, что управляет нами — это эгоизм, то да, их доводы безупречны.

— Понятно, — девочка нахмурилась. — Знаете, лично я предпочитаю верить, что в нашей жизни больше смысла и красоты.

— Я тоже, — Меншиков рассмеялся. — А теперь, Александра, Евгений, проходите, ваш опекун хочет с вами поговорить. А вот вашего спасителя я заберу, а то после всего, что он натворил, как бы его не прибили сгоряча.

Меншиков подхватил меня за руку и потянул к выходу из Зимнего, а я впервые за все время в столице неожиданно осознал, что рядом оказался умный человек, которому я доверяю и у которого мог бы спросить. Что же мне делать дальше, как выбраться из этой ловушки? И ведь мог давно заглянуть на Кадетскую набережную, но словно что-то удерживало…

И почему мне сейчас так стыдно?

— Александр Сергеевич… — начал я, но тот оборвал меня.

— Уже поняли, что натворили ошибок?

— Если вы про тех террористов, то ни капли не жалею!

— Нет, я про то, как вы тратили время в столице, — Меншиков говорил сухо, совсем не так, как недавно с детьми. — Признаю, то, как вы избежали ареста с помощью книги, было остроумно, но вот все остальное… Какие-то игры с крестьянами, научные выступления, цирковое представление в Михайловском и союз с иностранцами в Александровском дворце! Неужели вы, Григорий Дмитриевич, смогли так быстро забыть, в чем ваша настоящая сила?

— Моя настоящая сила? — переспросил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Именно! — закивал Меншиков. — То, в чем вы по-настоящему хороши. То, что приносит пользу России. То, что уже давно могло бы вернуть вас в проливы!

— Но разве я не делал то, в чем хорош? — я не понимал. Или не хотел. — Помочь крестьянам! Создать новые машины! Сделать мир лучше!

— Неправда, — Меншиков остановил меня.

— Что неправда? Я делал именно это.

— Нет! Вы пытались показать, что вы взрослый, что вы можете на равных общаться с министрами и князьями. Я не отметаю ваши добрые мотивы, но во всем остальном вам просто не хватило опыта. Как на войне: даже лучший поручик, если поставить его командовать полком, наломает дров. А в политике вы, простите, именно поручик.

— Но что плохого в моих решениях? — в глубине души я понимал, что Меншиков прав, но теперь мне хотелось разобраться, что же именно я сделал не так. — Разве плохо предложить лучший вариант крестьянской реформы? Или попытки привлечь на свою сторону самые разные слои общества. Ученые, либералы, иностранцы-союзники — они ведь все смогут принести пользу России!

— Польза России — общие слова, — Меншиков начал злиться. — Что конкретно вы сделали лучше? И что могли бы, если бы действовали разумнее⁈ Думайте, Григорий Дмитриевич! Посмотрите на все, что вы творили в столице, и думайте, черт вас дери! Вы же умеете!

[1] Взяли для эпизода будущих участников Польского восстания, активно поддержавших идеи «Народной воли» и будущего террора, так что… Могли они оказаться в такой ситуации? Нам кажется, что могли.

Глава 20

Поднимающееся над Невой солнце напоминало, что я сегодня даже не прилег. Но вот сна не было ни в одном глазу. Мы шли с Меншиковым вдоль набережной и говорили, говорили, говорили.

— Значит, когда я устроил представление перед «малым кружком» Елены Павловны, то поставил себя ниже их? — я разобрался в первой ошибке.

И ведь мог бы сам догадаться.

— С вами как с дворянином они могли бы договориться на равных. Вы же как промышленник могли быть интересны, но не более. Заключать договоренности с таким без особой нужды никто не будет.

— Но это же глупость! Сколько разумных идей таким образом похоронят и не воплотят в жизнь.

— И сколько смертельно опасных глупостей так же не сделают, — возразил Меншиков. — Дворянство — это как рессоры в ваших машинах. Сглаживают острые углы, помогая встроить новинки в старую жизнь.

— Вам не идут технические сравнения, — хмыкнул я.

— А вам пока не очень удается политика, — вернул Меншиков.

И ведь уел же.

— Кстати, вот вы говорите, что я показал себя не ровней обществу, но почему тогда Константин в тот вечер так злился? Я-то думал, это из-за того, что я был близок к успеху.

— А на самом деле ему просто стало неприятно, что его противник, которого он почти сделал равным себе, так низко пал.

— Вот же черт!

— Вам, кстати, стоит научиться