Дом на болотах - Зои Сомервилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что с тобой такое? – спросила Фейрбразер без тени сочувствия, когда я пробежала мимо нее по площадке, но я только покачала головой и поспешила обратно в постель.
В небольшом зеркале на туалетном столике я увидела свое отражение. Как будто из меня высосали всю жизнь. Зрачки были такими крохотными, что я походила на вурдалака. Когда я заползла обратно в постель, боли в животе стали сильнее и чаще, и я свернулась вокруг них. Мне начало казаться, что меня наказывают. Лицо и шею покрывала испарина, но руки были ледяными, и я никак не могла согреться. Наверное, я стонала, потому что в дверь постучали. Кто-то постоял, потом ушел. Я потеряла счет времени и сознание. В какое-то мгновение мне показалось, что большой черный пес Джейни, старина Пачкун, лижет мне лицо. Я заплакала и зарылась лицом в его шерсть. Боль была куда хуже, чем при родах, – как будто кто-то воткнул в меня нож и поворачивал его снова и снова. Я думала, что умру. Это было жестоким напоминанием о том, что я перенесла, чтобы родить своего потерянного мальчика. Каждый раз, когда меня отпускало, я чувствовала, как по лицу катится пот, ощущала свет и движение, но, когда снова приходила боль, становилось только хуже из-за передышки. Я забыла, что должно было произойти, и забыла, кто я.
Наверное, вызвали врача, потому что кто-то или что-то на меня надавило, и я так громко закричала, что Джейни потом говорила, что услышала меня у себя и подумала, что мое время пришло. Она стучала в дверь, пока не сбила костяшки, но отец зашипел на нее: «Уходи со своей черной магией с моего порога, ты уже достаточно причинила бед». Не думаю, что он имел в виду чай, который я выпила, скорее, что-то касавшееся матери.
– Он всегда не то про меня думал, – сказала Джейни, когда потом рассказывала мне обо всем, очень тихо, поскольку она не любила привлекать внимание к тому, что делала, но я знала, она переживает из-за того, что люди вроде моего отца ее не понимают.
Всю мою жизнь люди приходили в ее сырой домик за лекарствами, или за предсказаниями, или чтобы отвадить какую-то ужасную беду. Немногие считали ее ведьмой, но мой отец считал. Он не пустил ее на порог, так что ей пришлось вернуться к себе.
– Я за тобой присматривала, дитя, – сказала она мне.
Наверное, так и было, потому что на следующий день я очнулась от сна, в котором Пачкун нес меня на спине, и неуемный озноб прошел. Боль уменьшилась до обычной боли в животе, я попила горячей воды. Меня поила Долли, Фейрбразер отказалась исполнять обязанности сиделки.
– Она говорит, ты проклята, – сказала Долли. Я подумала, что Фейрбразер в кои-то веки права. Меня вернули, когда я стояла на краю смерти, но постель не была пропитана кровью; менструация не пришла. Ни капли. Еще оставалась возможность, что чай убил растущее во мне, но я в это не верила. Оно было сильнее, чем я, это создание внутри.
Сейчас сложно вспомнить все сбивчивые чувства того времени. Я волнуюсь, что рассказываю тебе то, что тебя потрясет и напугает, но могу только сказать, как одиноко мне было. В тот момент, в затуманенном состоянии, я не могла представить, что из этого выйдет что-то хорошее.
Через неделю я оправилась и сидела у Джейни, в ее комнате все-в-одном, уронив голову на руки. Отец распорядился, чтобы меня не выпускали, но однажды утром я проснулась рано, под птичий рассветный хор. И подумала, что, если выскользну, пока никто не встал, смогу повидать Джейни.
– Ты мне мало дала, не хватило, – сказала я.
Но винить ее я не могла, я знала, что травы обманчивы и неточны.
– И позволить тебе от нас уйти? Чуть не ушла же, – сказала она, гладя меня по голове.
Я не пыталась ее убедить снова мне помочь. Думаю, я знала, что то, что росло, будет сопротивляться, что бы я ни делала. И я уже не могла это остановить; я даже не была уверена, что хочу. Теперь я рада, что чай не сработал. Тебе нужно это знать, это важно.
42
Однажды в конце июля, во время одного из своих приездов, он повез меня кататься на своей новой машине. Он хотел похвастаться, покрасоваться в ней перед деревенскими зеваками. Это был «Силвер Игл», как он сказал, «гоночного зеленого» цвета. В тот день Фрэнклин был в летнем белом, не в черном, и в фуражке вроде той, какую он надевал два года назад, когда мы катались на катере. Несмотря на все, что между нами было, при его появлении у меня по-прежнему трепетало сердце.
Я давно его не видела. Думаю, отец втайне велел рассказывать, что я больна. Наверное, полковнику, леди Лафферти, Фрэнклину и всем любопытным говорили, что я заразна. В самые черные минуты я думаю, что, как ни грустно, если бы я умерла от чая из блоховника, они все приняли бы это с облегчением. Но когда Фрэнклин подъехал к дому и посигналил, заставив Утю зайтись от лая, я выглянула из окна отцовской комнаты и увидела, как он сидит, закинув руку на дверцу машины, и его белоснежный костюм сияет на солнце. Он снял перчатки для вождения, и солнечный свет играл на его загорелых запястьях и кистях. Свет отражался от белого льна, от сверкающей полировки машины и озарял меня в темном доме, как маяк красоты. Луч во мраке.
Поэтому я крикнула, что спускаюсь, надела одно из старых платьев Хильди, с модной заниженной талией, скрывавшей то, что моя талия раздалась, и вышла на залитую солнцем дорожку.
– Я повезу тебя кататься, – сказал Фрэнклин. – Мама считает, тебе не помешает развеяться.
Так это была идея его матери. Но он мне улыбнулся и сжал мое колено.
– Ты и в самом деле выглядишь немного нездоровой.
– Все хорошо, – сказала я.
Мы поехали вдоль побережья в сторону Кромера, по той же дороге, которой ехали за годы до того, во время нашей первой поездки. Я не чувствовала себя той же девочкой, которая тогда сидела с Фрэнклином на заднем сиденье, девочкой, которая разволновалась из-за его прикосновения к моей голой ноге. Вокруг был почти тот же пейзаж: желтая пшеница в полях, серосинее
