Пёсья матерь - Павлос Матесис

и позвал немую. Он громко спросил, как у нее дела, лучше ли ей, и сказал, чтобы она вышла на улицу подышать воздухом и составить ему компанию. Асимина вышла на улицу, вынесла небольшую скамеечку и села рядом, он все быстро тараторил: вот увидишь, говорил он ей, совсем скоро эти невозделанные земли превратятся в жилые кварталы. С развитием культуры все больше людишек приезжает в Афины, через пару лет ты вспомнишь мои слова, здесь, перед нашим дотом, будет проходить главный проспект с магазинами, базаром, покупателями, а мы преудобно будем просить милостыню прямо у своей двери, нам не нужно будет снова столько часов спускаться пешком, чтобы эти остолопы подали нам какие-то крохи, − они сами придут к нашей двери, через семь-восемь лет мы будем есть золотыми ложками, как цари, послушай, что я тебе говорю, поверь, уж я-то знаю!

И он болтал с ней, пока не вернулась Рарау с кувшином и тетушкой Фани – и термометром в придачу.

Она перегрелась, сказала тетушка Фани. К счастью, температуры нет, головокружения тоже, а вот следы анорексии налицо. Но все-таки нужно показаться врачу.

Она тоже помогла занести увечного внутрь, а потом спросила Рарау: сколько лет твоей маме?

– Будет тридцать четыре, – ответила Рарау.

– Такая молодая? Тогда исключено, – сказала она самой себе. – Все-таки отведи ее к врачу. Если я тебе понадоблюсь ночью, не стесняйся, приходи и зови.

На другой день утром увечный остался дома, потому что Рарау с матерью отправились к господину Маноларосу на автобусе.

– Я привела тебе мать, доктор, – сказала ему Рарау. Она всегда называла его доктор, хотя он уже был депутатом и закрыл свою клинику. Он быстро ее обследовал: в приемной его ждала толпа избирателей, требующих льгот.

– Ничего не вижу, ты здорова как бык, Асимина, – сказал господин Маноларос. – Может быть, появляются симптомы легкой истерии.

Он дал им направления, чтобы они бесплатно пошли на прием к врачам, друзьям партии, среди них был и врач-гинеколог. Они потратили на врачей два дня, увечный ворчал, но его никто не спрашивал. Гинеколог спросил Рарау: слышит ли ее мать.

– Что за вопрос, – ответила та, – немая, но не глухая.

– Учитывая все обстоятельства, – сказал гинеколог, – беспокоиться не о чем, просто у твоей матери совсем прекратились месячные. Это необычно для такой молодой женщины, но не опасно.

– Это как раз то, о чем я и подумала, – сказала однажды вечером тетушка Фани, – но не хотела ничего говорить, не услышав сначала мнение врача.

И вот так на третий день они все втроем вышли на работу, увечный очень спешил, два дня он провел в убежище в гордом одиночестве и от скуки готов был на стену лезть, и теперь, как он говорил, ему хотелось людского общества и шума.

– Асимина, не расстраивайся, – сказала ей тетушка Фани, когда они проходили мимо ее дота по пути на главную дорогу. – Я вот старше тебя на пятнадцать лет, а месячные у меня до сих пор идут, а толку-то?

– Не переживайте, мама, – сказала ей по пути на рыбный рынок Рарау. – Вы должны радоваться, вы избавились от мучений, месяц за месяцем, − сплошная напасть. Я не понимаю, какой от этих месячных толк, тоже мне сокровище! Хорошо бы и у меня прекратились, мы с тобой с нашим пунктиком на чистоте не одобряем это бремя природы.

Она даже купила двух угрей, и вечером они зажарили их на углях, чтобы отпраздновать это событие. Увечный ругался из-за непредвиденных растрат, но Рарау сказала ему: я заплатила из нашей доли, так что ешь свою порцию и помалкивай!

В последнее время он начал ерепениться, потому что мать Рарау стали часто беспокоить головокружения (это нормально, так будет два-три месяца, предупредил ее гинеколог), и на работе от нее не было никакого толку, она постоянно была очень рассеянна. И однажды вечером он снова распустил руки. Рарау вылила на него кипяток, в котором варила маме яйцо. Тот взвыл, а потом сказал Рарау: чего ты боишься, сейчас-то почему не разрешаешь, теперь я не могу ей ребенка заделать.

С этого вечера Рарау снова начала его сковывать на ночь цепью, хотя в последнее время она отказалась от этих мер. Другой край цепи она теперь привязывала не к ножке кровати, а к своей руке. И если ночью просыпалась оттого, что цепь тряслась, Рарау начинала ее тянуть и тянула до тех пор, пока увечный не начинал скулить. И потом снова засыпала со спокойной душой.

Однажды (уже пришла весна) калека решил свернуть лавочку пораньше, потому что они уже заработали кучу денег. У них даже было несколько иностранных монет, и на следующей неделе Рарау собиралась отнести их к господину Маноларосу, чтобы узнать их стоимость. Они остановились на главной дороге, купили колбасу и вино, чтобы отпраздновать, сказал увечный. На обратном пути они увидели огромные машины, что расширяли улицы и разравнивали развалины. Глянь-ка, союзники начали возмещать ущерб, сказал увечный.

С Рарау все было хорошо, потому что и ее мать теперь чувствовала себя прекрасно. Она навсегда освободилась от своей ежемесячной болезни, прошли и головокружения, увечный смиренно принимал тот факт, что на ночь его сковывали цепью, он не сопротивлялся, потому что доходы их все шли в гору, он жил себе на радость, все толстел и ругался на Рарау, почему она не заставит своего депутата заасфальтировать дорогу к их доту. Но Рарау, конечно, никогда бы не повела себя так бестактно − они и так уже достаточно принесли ему хлопот с пенсией, над которой он бился уже два года: мы уже на пути к успеху, говорил он ей первого числа каждого месяца, когда она приходила к нему в офис. А их избирательные книжки уже были готовы. Никто не узнает, что я прибавил тебе лет, пойми, так было нужно, иначе сделать книжки тебе и брату было невозможно. Но тебе я сделал и другое удостоверение, там ты на год моложе.

Он также передал и приветы от Фаниса, ее брата, у него на острове все было очень хорошо, он был преданным и полезным работником на ферме.

Рарау с мамой приготовили колбасы, накормили калеку, поели и сами, с трудом уложили его на матрас: он выпил и снова начал лапать мать. Тогда Рарау перетащила его на матрас, не сводив в туалет, опрокинула на простыни и приковала, забрала мать, и они умчались к тетушке Фани, маленький транзистор инвалида больше не работал, шли сплошные помехи, его нужно было немного отремонтировать. А у тетушки