Пёсья матерь - Павлос Матесис

и попросить за инвалида, во-первых, потому что тогда бы он понял, что она занимается попрошайничеством, но в основном, конечно, потому что судьба увечного ничуть ее не заботила. Она его ненавидела – главным образом за то, что он разговаривал с мамой на ты и обращался к ней «немая». Но Рарау не показывала ему свою ненависть: черт с ним, пусть себе болтает, пока нас не минует буря, думала она.

И она послушно потащила коляску в сторону рыбного рынка. Медведица спала, а потом и несовершеннолетняя проститутка устала и легла с ней рядом.

В это время они всегда ходили на рыбный рынок, потому что у многих продавцов не было холодильников и рыбу они хранили в ящиках со льдом. Когда начинал опускаться вечер и лед таял, на рынок стекались бедняки и покупали уже полурастаявшую рыбу за полцены. Когда не удавалось распродать весь товар, остатки отдавали в этакие импровизированные открытые таверны, и там рыбу жарили прямо на месте. А иногда случалось, что оставалось немного протухшей рыбы и увечный был первым в очереди среди всех других попрошаек, у которых были ноги, – и вот так по вечерам они ели бесплатную рыбу: если пожарить, она совсем не пахла.

Они уже подходили к тавернам, и тут увечный сказал двум женщинам: вы только гляньте вон на того со связанной женщиной на спине.

И впрямь! Рарау так и распирало от любопытства. Но когда этот человек поравнялся с ними, они поняли, что это лишь грузчик, молодой юноша, который тащил на себе, привязав к спине, гипсовую женскую статую, должно быть, кариатиду, в человеческий рост – осталась после сноса.

– Эй, детина, заручись для нее коляской, – подшутил над ним увечный. – И вози на рынок, как мои женщины возят меня, хорошо заработаешь!

На грузчике была шерстяная матроска, он добродушно улыбнулся им, оценив шутку, и пошел дальше. Кариатида была привязана на славу, спина к спине, и ее гипсовый стан стал мокрым от сырой тельняшки парня. Рарау не спускала взгляда с кариатиды, что плыла по рынку, глядя высоко в небо: ее глаза были пустыми, словно ни до чего ей в мире не было дела; какие ее беды, подумала Рарау и снова затянула веревку, потому что опять начинался подъем в гору.

Она никогда не признавала этих слов «мои женщины», потому что это звучало так, словно они были помолвлены; по-видимому, увечный решил, что они проведут жизнь вместе, но Рарау-то знала, что это их сотрудничество − дело преходящее, она говорила это и матери всякий раз перед сном: это только на время, мама, не обращайте внимания, временно мы здесь живем и временно работаем с увечным, наше будущее ждет нас.

Рыбного рынка Рарау старалась избегать, потому что воды в доте у них было мало и таскать ее приходилось издалека, хотя в последнее время и с относительной легкостью – они не носили в руках кувшины и бидоны, а перевозили в коляске: сначала доставали из нее инвалида, а потом бежали за водой. Но опять-таки эту полустухшую рыбину, которую им бросали торговцы, нужно было очень тщательно промывать. Так что мать потом еще много дней ничем не могла вывести с рук рыбную вонь, и Рарау мечтала о жизни, наполненной духами, когда они наконец получат пенсию, уже не говоря обо всех остальных флакончиках, счастливой обладательницей которых она будет, когда станет артисткой.

Поэтому она тащила коляску как победительница, но все же не очень охотно. К счастью, сегодня рыбы не было, и увечный ругался: чертовы рыбаки, обманщики несчастные, продаете людям тухлую рыбу, кричал он, а мне даже хребта не бросите, разве вы не видите, что у меня больная жена, вопил он и показывал на мать, а Рарау потащила коляску быстрее, чтобы никто не подумал, что такая почтенная дама, как ее мама, была замужем за калекой. Тогда к ним подошел один мальчонка и положил в коляску увечного два маленьких мешочка и, смутившись, быстро убежал.

Рарау остановилась, потому что увечный у нее за спиной смеялся и хихикал. Рарау обернулась и посмотрела на него, он открыл один мешочек.

– Конфетти! Там внутри конфетти! Нам подали милостыню в виде конфетти! – увечный рассмеялся во весь рот и подбросил в воздух горсть разноцветных бумажек.

– Не разбрасывай конфетти без дела, – сказала ему Рарау.

– Да успокойся ты, до карнавала еще долго, – однако он боялся ее и, правда, перестал бросать конфетти. Несколько фантиков прилипли ему на лоб. Ее мать подошла и стряхнула их платком.

– А жена-то у меня хозяйственная! – крикнул он людям, хотя вокруг не было ни души, но, едва только посмотрев на Рарау, он враз прекратил свои смешки.

– Чего ты на меня так смотришь, – спросил он ее, – давай-ка поднажми и тащи нас домой, хоть еще и рано, не видишь, что ли, что с мамой у тебя что-то неладно? Остаток сегодняшнего заработка я вам дарю, – сказал он и указал на мать Рарау. – Для нее. Что-то с ней не так − должно быть, жара доконала.

Рарау посмотрела на мать. На нее снова что-то нашло, но в обморок она не падала. Понемногу ее отпустило, и она пошла дальше.

– Маму тоже посадим в коляску, – сказала Рарау увечному. Она его не спрашивала, а ставила перед фактом. Но тот как с цепи сорвался.

– Совсем сдурела?! Мы не поместимся, коляска не выдержит, развалить мне ее хочешь?! Да и ты нас вдвоем не утащишь.

– Еще как утащу, – возразила Рарау, но мама уже бежала впереди коляски, она не хотела садиться.

– Срежем дорогу, – решил увечный. И показал ей, как пройти коротким путем. – Только подъем там будет круче – справишься, дохлячка?

– Не беспокойся, справлюсь!

Они пошли коротким путем к своему доту. Рарау, обвязавшись веревкой, тащила коляску и разговаривала с мамой, чтобы подбодрить ее. А ее мать шла вперед и сначала пожелтела, а потом вся побелела, как простыня. Она то и дело пила воду из бутылки: они сделали остановку в кофейне, взяли газировку и наполнили свою бутыль. Газировку Рарау взяла для мамы, но та не хотела, так что ее по чуть-чуть на подъеме в гору попивал увечный. Теперь кругом и на пушечный выстрел не было ни одного дома, красная земля, только открытая широкая улица, конца и края ей нет, сказал калека, спустя пару лет здесь на каждом шагу вырастут многоэтажки, скажи своему депутату, пусть купит здесь участок.

Впереди их ждал подъем.

Сейчас они проходили мимо цементного завода. Повсюду были огороженные участки краснозема,