Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

Приехали в Киржач 13 октября 1930 года, и в первый же день — потрясение. В дом, где они сидели в гостях у Прасковьи Анатольевны и Александра Константиновича Рачинских, вошли люди в форме ОГПУ и учинили разгромный обыск. Под утро увели Рачинского и Дурылина. Сергея Николаевича на следующий день выпустили, а Рачинского увезли в Иваново, и больше вестей о нем не было. Сергей Николаевич от потрясения заболел — отнялись ноги и поясница. К нему в январе 1931 года (по другим данным в конце 1930-го) приезжал друг — врач-невропатолог, отличный диагност Сергей Алексеевич Никитин, уже тогда бывший (пока тайно) в сане священника, будущий владыка Стефан, епископ Можайский, викарий Московский[338]. Помимо медицинской помощи, он и духовно окормлял своего друга.

Житель Киржача, краевед С. Кротов, предпринял попытки разыскать сведения о пребывании Дурылина в Киржаче. Но они оказались тщетными. Об этом он пишет в своей статье[339]: «Удалось выяснить, что обычно ссыльные снимали „углы“ в районе Селиваново, где в 1930-е годы не было электричества». Поскольку старожилы ничего не могли вспомнить о Дурылине, С. Кротов делает вывод, что «Сергей Николаевич в Киржаче никакой публичной деятельностью не занимался, больше того, старался нигде „не засветиться“. Он был целиком и полностью поглощен работой». Из воспоминаний Ирины Алексеевны известно, что тесное общение у них было с местным врачом Дмитриевским, который лечил часто болевшего Дурылина. Этот врач помогал Ирине Алексеевне с переездом в Москву в конце 1933 года. Из Москвы часто приезжали друзья. Екатерина Петровна Нестерова привозила в подарок этюд М. В. Нестерова к картине «Дозор», но увезла обратно до лучших времен. (Этюд, как и портрет «Тяжелые думы», был вручен Дурылину уже в болшевском доме.) Илья Самойлович Зильберштейн привозил и присылал книги, выписанные из Германии для работы над рукописью «Русские писатели у Гёте в Веймаре»[340]. Вот что он рассказал в одном из интервью: «Мне удалось получить из Веймара, где помещался архив И. Гёте и Ф. Шиллера, фотокопии 35 писем русских корреспондентов Гёте, в том числе снимки стихотворных посланий В. Жуковского и Ф. Глинки. Как это ни странно, то было первым обращением представителя отечественного литературоведения в этот почтенный Архив. Полученные материалы чрезвычайно обогатили исследователей русско-германских литературных связей, и, в частности, подготовленный для нашего тома обширный труд С. Н. Дурылина „Русские люди (так в тексте. — В. Т.) у Гёте в Веймаре“»[341].

Очень показательна вступительная редакционная статья «Литературного наследства». В ней отмечается большое значение труда Дурылина, не имеющего прецедентов ни в русской, ни в зарубежной науке о Гёте. Но дальше идет разбор «больших недостатков»: «…работа С. Н. Дурылина далека от того, чтобы дать марксистское исследование темы во всем ее объеме. Свое исследование С. Н. Дурылин строит почти исключительно на материале личных встреч Гёте с Россией его эпохи <…> используя все остальное лишь постольку, поскольку это необходимо для создания определенного исторического фона, для реставрации исторической обстановки, в условиях которой эти встречи происходили и вне которой совершенно не может быть понят их исторический и классовый смысл». Ему «не хватает методологической четкости и глубины проникновения марксиста». «Там, где нужен острый скальпель марксистского анализа <…> автор работает обычным ножом». Становится понятным, как трудно было Дурылину не только публиковать, но и писать монументальные исследования на интересующие его темы, не вписывающиеся в марксистскую идеологию. За огромную работу о Гёте заплатили меньше, чем было оговорено вначале.

В Киржаче С. Н. Дурылин закончил четырнадцатую тетрадь книги «В своем углу». Продолжал работать над Леонтьевым, Розановым, Ап. Григорьевым — «в стол». Туда же легла статья «Гаршин и Глеб Успенский». Написал две пьесы: «Домик в Коломне» по мотивам поэмы Пушкина и «Пушкин в Арзамасе». Для заработка Дурылин пишет статьи в журналы, делает инсценировки[342].

Ирина Алексеевна, помимо обычных своих хлопот по обустройству быта, приему гостей, начинает помогать Сергею Николаевичу в его работе: пишет под его диктовку, делает выписки из книг, ездит в Москву ходатаем по делам Дурылина, развозит по редакциям предназначенное для печати, объезжает адресатов Сергея Николаевича и передает его письма, привозит в Киржач нужные книги, часто с автографами, а также рукописи Сергея Николаевича и другие ценные документы, оставленные на хранение у разных знакомых на время ссылки. Постепенно она перевезла (как оказалось, к несчастью) значительную часть архива. Сергея Николаевича беспокоит здоровье Ирины Алексеевны, она часто болеет, у нее возобновился кашель, что после перенесенного туберкулеза вызывает опасение. К тому же ее лишили продовольственной карточки как домашнюю хозяйку. Но заниматься собой Ирине Алексеевне некогда, а уныние ей не свойственно.

В 1933 году Сергей Николаевич благодаря помощи В. Д. Бонч-Бруевича и И. С. Зильберштейна получил разрешение ОГПУ на выезд в Москву на 2 месяца на лечение (у него целый букет болезней: застарелый порок сердца, плексит, частые ангины, слепнущие глаза, глохнущие уши). Лечение он совмещает с хлопотами о разрешении вернуться в Москву. В сентябре снова ездил в Москву. Текст сопроводительного документа проясняет статус Дурылина в Киржаче: «Справка. Выдана а/в Дурылину Сергею Николаевичу в том, что ему разрешен временный выезд в гор. Москву на консультацию к врачу специалисту сроком на 5 дней с 16/IX по 20/IX 33 г. По прибытии обязан явкой в комендатуру ОГПУ для отметки. По возвращении настоящая справка подлежит возврату в Киржачское РО»[343].

Приближался срок окончания ссылки. Перед возвращением в Москву Сергей Николаевич предложил Ирине Алексеевне оформить гражданский брак — так будет проще в отношениях с властями и с окружающими. Поскольку в Москве у Дурылина жилья не было, прописаться он мог в комнату Виноградовых (сестры Ирины Алексеевны и ее мужа), а для этого нужны были родственные связи. Свидетельство о браке, выданное 29 июля 1933 года Киржачским ЗАГСом, ничего не изменило в их отношениях, она оставалась духовной дочерью священника Сергия Дурылина, а для окружающих — его жена. Слухов о снятии Дурылиным с себя сана они не пытались развеять.

В декабре 1933 года Сергей Николаевич уже в Москве. Ирина Алексеевна готовит для отправки туда вещи, архив, в котором, помимо рукописей, письма и книги с автографами. Сдала в контейнер пакгауза на станции. А ночью случился большой пожар, и все сгорело. Из-за страшного потрясения у Дурылина случился нервный срыв, потребовавший серьезного лечения.

Комиссарова-Дурылина Ирина Алексеевна

13/Х 1930 г. Киржач

В детстве, лет 9–10, Сергей Николаевич бывал с отцом в Киржаче. Тогда, по его рассказам, это был глухой городок среди дремучего леса. Да и теперь он был таким же, и лес,