Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец у Сергея Николаевича появился свой тихий, спокойный угол «с геранью на маленьком окошке», как он мечтал. Кончились мытарства, переезды, бесприютность. Отказ в получении комнаты в Москве воспринимался как беда, а оказался благом.
Рассказывая о С. Н. Дурылине, нельзя не сказать о его любви к кошкам. Он их не просто любил, он их глубоко уважал за их мудрость, красоту и грацию, ласковость и преданность хозяину, но при всем этом — независимый нрав. О кошках читаем в повести «Сударь кот», «В своем углу», в письмах друзьям, о кошках вспоминает Лошкарева и другие гости дома. Из небольших рассказов для Ирины Алексеевны постепенно сложилась целая книжка «Муркин вестник „Мяу-Мяу“» с рисунками автора. В нее вошли, помимо рассказов о своих кошках, рассказы о кошках известных людей, о кошкиных именах, а также загадки, песенки, шутки-прибаутки, рассказы о птицах и зверях.
Композитор Ю. Бирюков 23 января 1941 года исполнил на рояле в Болшеве свою «Кошачью сюиту», посвященную дурылинской кошке Мурке. А Сергей Николаевич подарил этой кошечке свою книгу «Михаил Юрьевич Лермонтов»[364], написав на титульном листе: «Милой Мурочке, моей помощнице-певунье при этой работе. Автор. 12.VII. 1943».
В Болшеве Сергей Николаевич сумел примирить в себе служение Богу (тайное) и служение искусству (явное). Но все же мучает его чувство неудовлетворенности теми итогами, к которым пришел, занятия литературой идут не в том русле, которое он для себя определил. Писать приходится с оглядкой на ГПУ, на цензуру, часто ради куска хлеба, а главное, то, что отстоялось в душе и мыслях, так и остается в мыслях.
С возвращением в Москву изменился круг знакомых. Из прежнего окружения «иных уж нет, а те далече», а некоторые перевоплотились в «новый антропологический тип» (выражение Н. Бердяева) и делали карьеру. Продолжает общаться с Т. А. Сидоровой (Буткевич), М. В. Нестеровым, М. К. Морозовой, С. А. Никитиным (епископом Стефаном), с С. И. Фуделем только письмами, т. к. тот в ссылке, с Б. Пастернаком, Р. Р. Фальком, Н. Н. Гусевым, Нерсесовыми, Гениевыми и еще несколькими людьми из «доарестного» окружения. Теперь у него много друзей из актерской среды, добрые отношения с учеными-филологами, людьми искусства.
Дом Дурылина в Болшеве сразу стал центром притяжения для людей самых разных: писателей, актеров, художников, музыкантов, ученых, колхозников… Многие приезжали утолить духовную жажду, получить ответ на терзающие душу вопросы, найти утешение и моральную поддержку, а то и просто побыть в атмосфере высокой нравственной чистоты и возвышенных интересов, отдохнуть от «ярости благородной» советской действительности. Актеры, получив новую роль, приезжали обговорить с Дурылиным, как им над ней работать, иногда даже репетировали у него дома.
Московская жизнь Дурылина насыщена литературной, научной и педагогической работой. После возвращения из Киржача он недолгое время работает старшим научным сотрудником Музея Малого театра. В год образования Союза писателей СССР (1934) становится его членом — билет № 492 подписан М. Горьким. (Членом Всероссийского союза писателей Дурылин был с 1920 года.) С 1938 года сотрудничает в Лермонтовской и Толстовской группах Института мировой литературы (ИМЛИ). По заданию института пишет книги, статьи, читает доклады, участвует в качестве комментатора и редактора в подготовке академических собраний сочинений классиков. Работает в Государственном институте театрального искусства (ГИТИС). Под его руководством написаны и защищены многие диссертации. В это же время (с 30 марта 1945 года) он — старший научный сотрудник сектора истории театра во вновь созданном Институте истории искусств АН СССР, с 1946 года и до конца своих дней — профессор. В 1944 году по ходатайству ИМЛИ Дурылину присваивают степень доктора филологических наук без защиты диссертации по совокупности работ.
К карьере Дурылин никогда не стремился, ему не нужны были высокие должности. Проработав год заведующим кафедрой Истории русского театра в ГИТИСе, Дурылин отказался от этой должности. Он по природе своей не был ни борцом, ни социально активным человеком. Его стихией было творчество. К чести Дурылина надо сказать, что он никогда не отрекался от своих убеждений и от друзей, публично не каялся в своих «ошибках», не подписывал письма «против кого-то».
Годы 1934–1954 были самыми плодотворными в творчестве Дурылина — им опубликовано 880 работ. Рекордным был 1938-й — 124 публикации. И это не считая работ, которые писались в служебном порядке и остались в машинописном варианте, статьи в газетах, рецензии, а также то, что писал «в стол». К сожалению, осталось неоконченным исследование «Пушкин и Грибоедов: „Борис Годунов“ и „Горе от ума“. К истории творческой взаимности». В 1940 году, работая над книгой «Островский и русская действительность», Дурылин собрал большое количество репродукций картин художников, изображавших ту же действительность, что и Островский: Федотова, Пукирева, Корзухина, Журавлева, Юшанова, А. Морозова, Шмелькова, Соломаткина, Неврева и других. Но и эта работа осталась неоконченной.
Болшевский период жизни Дурылина — это его «труды и дни», каждая книга — страница его биографии, человека, писателя, ученого. Почти совсем нет документов, рассказывающих о жизни духа, как это было до 1930–1933 годов. Письма в основном носят деловой и творческий характер. Дневников Дурылин больше не ведет. Духовная жизнь остается по-прежнему насыщенной, но теперь она не нуждается в письменном изложении, разговоры с близкими людьми ведутся при встречах.
В Доме ученых, Клубе писателей, в МГУ, в Театральном обществе, в ЦДРИ и в других аудиториях С. Н. Дурылин читает лекции о писателях, артистах, художниках… В Доме ученых Дурылин ведет семинар по истории русского театра, а в лектории МГУ читает курс лекций на эту тему. Угол зрения, под которым он ее рассматривает, сформулирован в названии одной из его статей:
