Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, жизненная позиция Леонида Семенова опровергается Блоком необходимостью влияния человека на ход истории66. Влияние же писателя должно осуществляться посредством нравственного облика, т. е. и творчеством и жизнью. Этическое и эстетическое начала у писателя должны быть нераздельны.
«Пока же слова остаются словами, жизнь – жизнью, – констатирует Блок в статье «Три вопроса» (1908). – Художник, чтобы быть художником, убивает в себе человека, человек, чтобы жить, отказывается от искусства. Ясно одно: что так больше никто не хочет, что так не должно» (V, 239).
Исходя из этого положения, Блок в статье «О реалистах» (1907) критикует и повесть Семенова «Проклятие»: «Впрочем, над этой революционной в узком смысле литературой пока еще висит какой-то роковой бич, который всех загоняет в слишком узкую клетку. Так, например, жестокие прутья этой клетки чувствуются даже в новом творчестве Леонида Семенова – писателя, который имеет в прошлом хорошую драму «Около тайны» (напечатанную в «Новом пути» – май 1903 г.) и интересную книгу стихов. Рассказ Семенова «Проклятье» (в журнале «Трудовой путь» № 3 этого года) потрясает и отличается во многом от сотни подобных же описаний правительственных зверств, но отличается от них более в чисто описательной части. Что же сверх того – показывает только еще раз, что трудно «служить богу и маммоне», хранить верность жизни и искусству» (V, 114).
Размышления об отношении искусства к жизни и жизненной деятельности на протяжении многих лет не оставляли и Семенова, и Блок, решение каждым из них этого вопроса многое определило в их судьбах.
«Мы очень легки и быстры на бумаге, – пишет в своих «Листках» Л. Д. Семенов. – На бумаге мы можем сочинить все, что угодно, бумага все терпит. На бумаге мы расписываем и планы переворотов, и сверхчеловеков, и целые системы религий, и спешим обогнать друг друга, побить рекорд, потому что и наше писательство подвержено закону конкуренции. Этот страшный закон господствует во всем этом страшном мире… Законы конкуренции буржуазного мира царствуют и в писательской братии. И кто из них искренен? И вот еще почему ненавижу я свое писание, потому что оно отдаляет от меня свет, приближает к мертвой, пустой работе. Писание – это окостенение всего живого… Я чувствую, каким становлюсь мертвым, холодным к людям, когда пишу, потому что тут огненная лава, которая есть в душе, стынет и превращается в готовые камешки, которые очень красивы, но которые годны только для игры и украшений… Писать – это значит – не верить живому делу….»67. После этого Леонид Семенов навсегда уходит из литературы.
Александр Блок в 1908 году, решая проблему интеллигенции и народа, писал о необходимости интеллигенции «понимать Толстого», т. е. Толстого последнего периода жизни (V, 677). А Семенов, ушедший «к земле» и считавший себя «толстовцем», оказался именно тем интеллигентом, который «понял Толстого». И Блок постоянно и пристально следит за жизнью Семенова. У него ведь более, чем у кого-либо, возникли и стремительно разрешились «вопросы о проклятии искусства, о возвращении к жизни», об общественном служении» («О современном состоянии русского символизма», 1910, V, 431). Но уже к 1911 году у Блока твердо складывается диалектическое «сознание нераздельности и неслиянности искусства, жизни и политики». «Именно трагическое веяние преобладало: трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего – противоречий непримиримых и требовавших примирения» (III, 296).
По Блоку, жизнь и искусство фатально не противостоят друг другу: раз «примирение противоположностей» требуется, оно принципиально возможно. С точки зрения Блока, творчество писателя должно быть не «словесным», а «жизненным», должно идти навстречу жизни, питаться ее соками, но и не смешиваться с жизнью, не отрицать жизнь и не отрицаться жизнью. «Художник должен быть трепетным в самой дерзости, зная, чего стоит смешение искусства с жизнью, и, оставаясь в жизни простым человеком», – писал Блок в статье «О современном состоянии русского символизма» (V, 436). Если литература и подвержена в буржуазном обществе законам буржуазной конкуренции, как утверждал Л. Семенов, то дело и долг художника не отказываться от литературной деятельности, а противостоять деляческому духу буржуазной промышленной цивилизации.
«И кто из них (писателей) искренен?» – спрашивает Л. Семенов. «Писатель – обреченный, – пишет Блок в своей статье «О театре», – он поставлен в мире для того, чтобы обнажать свою душу перед теми, кто голоден духовно… Если он ответственен, он таскает на спине своей слова бунта и утешения, страдания и радости, сказки и правду о земле и небе – сколько ему под силу» (V, 246, 247–248). В конечном итоге, искренность признается Блоком не только принципиально возможной у писателя, но «искренность самопожертвования» осознается им критерием подлинности, «вечности» произведения искусства.
Поэтому Блоку, как он записывает в дневнике, – и «не было больно» от того, что философ упрекал его в «эстетизме», противопоставляя «высшим аристократам» Добролюбову и Семенову (VII, 105). Блок, во всяком случае, в 1911 году не знал за собой греха «эстетизма», напротив, ясно ощущал в своем творчестве развитое этическое начало. Но нравственная установка Блока была качественно иной, чем нравственная установка Леонида Семенова. Для Блока абсолютно ясно, что «спастись одному нельзя». И его позиция – это «взваливание» на себя всего груза эпохи, всей боли разрываемой противоречиями современности:
Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла.
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла)…
(III, 305)
Позиция с сознанием трагизма окружающего мира – жить, «влиять» на ход истории, содействовать рождению «человека-артиста», свободной творческой личности. Этим (частью сознательно, частью подсознательно) определяется все творчество Александра Блока: от «Стихов о Прекрасной Даме» до «Двенадцати» и «Скифов» в поэзии, от ранней рецензии о переводах из Овидия до статей «О назначении поэта» и «Без божества, без вдохновенья» в прозе. Путь Александра Блока – целостен: единая трилогия «вочеловечения».
Жизнь Леонида Семенова, при всем ее динамизме, воплощенное стремление к личной нравственной удовлетворенности.
