Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Вадим Хачиков

Прекрасно сообразив еще в предыдущем, 1840 г., что значило распоряжение определить Лермонтова в Тенгинский полк, Траскин имел полную возможность быть весьма деятельным в отыскании тех средств, которые отвечали бы намерениям царя относительно поэта».

Приученный ко всеобщей подозрительности исследователь не решается поверить в правдивость упоминаемых Траскиным причин его приездов на Воды – желания с помощью минеральных вод облегчить свои страдания и помочь в том же супруге своего начальника. Между тем обе причины были достаточно основательны: Траскина и в самом деле очень мучила подагра, которая, по мнению врачей, могла вообще лишить его возможности передвигаться. Да и мадам Граббе, серьезно больная, нуждалась в сопровождении достаточно заботливого спутника, каким был подчиненный ее супруга.

Так что, поверив Траскину, увидим: приезжая в Пятигорск, он был озабочен делами лечебными, а вовсе не интригами против Лермонтова. И не имел ни малейшего желания погубить поэта, поскольку относился к нему очень благожелательно. Доказательства? Во-первых, не стоит забывать, что начальник штаба имел ранее самое непосредственное отношение к оформлению документов на представления поручика Лермонтова к наградам за боевые заслуги. И будь он недругом Михаила Юрьевича, наверняка сумел бы сделать так, чтобы документы не попали в Петербург.

Еще важнее отметить, что полковник оказался близок так называемому «ставропольскому кружку», в который входили лучшие представители кавказской военной элиты, отмеченные достаточно высоким уровнем интеллекта, среди которых было немало «ермоловцев». А. Дельвиг, оказавшись в Ставрополе в том же доме, отметил, что Траскин был здесь «совершенно своим человеком». Именно Траскину адресует Граббе свои сожаления по поводу смерти Лермонтова: «Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нас человек с талантом – десять пошляков преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть на место всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм». Это – ответ на письмо Траскина, и, как справедливо считает В. Э. Вацуро: «…он весьма знаменателен: Граббе знал, что его корреспондент сочувствует Лермонтову, а не Мартынову, и что к нему в этом случае можно обращаться как к единомышленнику».

Другим поводом для обвинения Траскина служат его слова из сообщавшем о дуэли письма к Граббе: «В заключение имею честь донести, что я, на основании приказания г. военного министра, донес о сем происшествии его сиятельству (то есть военному министру), дабы князь Чернышев известился о сем происшествии в одно время с графом Бенкендорфом, которому донес о сем штаб-офицер корпуса жандармов здесь находящийся».

Траскин имеет в виду, что если бы донесение было послано через Тифлис, как полагалось по субординации, то Чернышев получил бы его позже, чем Бенкендорф, которому донесено прямо в Петербург. Поэтому он извещает начальника о том, что воспользовался разрешением военного министра в срочных случаях посылать сообщения прямо ему, минуя Тифлис. Но жаждавшая изобличить самодержавие в подготовке гибели Лермонтова Э. Герштейн посчитала, что слова эти доказывают, будто существовал некий особый приказ Чернышева – сообщить ему немедленно, когда совершится убийство Лермонтова, о подготовке которого он якобы знал.

Стоит поблагодарить С. Андреева-Кривича, который в те годы все же рискнул разъяснить это недоразумение. Тем не менее поведение Траскина во время следствия по делу о дуэли подверглось яростным нападкам. Он обвинялся в том, что привлек к следствию находившегося в Пятигорске жандармского подполковника Кушинникова, что лично направлял ход следствия, подсказывая секундантам и Мартынову, как отвечать на задаваемые вопросы. Объективный анализ действий полковника не позволяет обвинять его в желании направить следствие по ложному пути и выгородить убийц Лермонтова. Ведь советы Траскина секундантам вовсе не преследовали цель избавить их от наказания.

Таким образом, рассматривая личность полковника с позиций дня сегодняшнего, мы видим, что сквозь созданную недругами оболочку карьериста, интригана и казнокрада просвечивает его истинный облик – порядочного человека, много сделавшего для уважаемого им поэта и офицера.

Особенно заманчивым казалось связать с гибелью Лермонтова жандармского подполковника А. Н. Кушинникова, который как раз тогда прибыл в Пятигорск с неким специальным заданием. По мнению самых активных разоблачителей козней III Отделения, задание касалось судьбы опального поэта. Так, И. Андроников утверждает: «Распорядившись о том, чтобы Лермонтов в сорок восемь часов покинул столицу и ехал к своему полку, Бенкендорф отдал секретное предписание жандармскому подполковнику Кушинникову неотступно наблюдать за поэтом».

Но насколько это и подобные ему утверждения соответствуют действительности? Начнем с того, что, как мы выяснили ранее, ни император, ни граф Бенкендорф ненависти к поручику Лермонтову не испытывали. Разве что некоторое недовольство его поведением, а также сочинением стихов и прозы, которые не всегда соответствовали их представлениям о том, какой должна быть российская словесность. Стало быть, у них отсутствовали и мотивы для секретного задания Кушинникову, связанного с судьбой поэта. Но, даже если бы такие мотивы имелись, секретного задания относительно Лермонтова подполковник все равно не получил бы, поскольку к моменту его выезда из столицы в Пятигорск – а это случилось, ориентировочно, 22 апреля – никто и предположить не мог, что опальный поручик вместо Тенгинского полка окажется на Водах.

Тогда зачем же ехал Кушинников в Пятигорск? Оказывается, его задание лежало в общем русле уже давно (с 1834 года) и регулярно ведшегося жандармами секретного надзора за публикой, собиравшейся в летние месяцы на Водах. Ведь на Кавказе встречалось немало всяких опасных для существовавшего правопорядка личностей. Это переведенные сюда из Сибири декабристы и иные государственные преступники, для которых Кавказ стал «теплой Сибирью». Это разжалованные офицеры и просто офицеры, зараженные вольнодумством, которых «сплавили» подальше от столицы. Это сосланные сюда участники польского восстания 1831 года и еще многие категории подозрительных лиц.

Летом 1841 года для строгого надзора имелось к тому же чрезвычайное обстоятельство: сведения о некоем тайном обществе в Пятигорске и злоумышленном заговоре на Кавказе. «На Минеральных водах, – отмечает Д. Алексеев, – заговорщикам нетрудно было затеряться среди посетители со всей России, незаметно встречаться с офицерами из действующих отрядов и узнавать от них сведения о боевых действиях и потерях, которые потом разносили по всей империи. …Военные неудачи и слухи власти относили на счет деятельности членов злоумышленного сообщества из числа ссыльных государственных преступников и поляков, скрывающихся в толпе отдыхающих, при попустительстве местных властей».