Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Быстро покончив с едой, Морель вернулся к книгам. В город уже проникли вечерние сумерки, пора было зажигать свечи. Наконец из-за дверей кабинета послышался колокольчик.
– К вашим услугам, мэтр!
Кальвин встретил Мореля, недвижно сидя в своем кресле, утомлённо откинув назад голову и опустив веки. Руки его недвижно лежали на столе, бледные худые пальцы белели в полутьме кабинета.
– Я зажгу свечи, мэтр, – по обыкновению произнес Морель и принялся хлопотать, разжигая огонь. У Мореля не было привычки торопить события, иногда вернее было выдержать паузу. Вот и сейчас, ощущая необычность момента, он не стал спешить. В кабинете, наконец, стало заметно светлее.
– Присядьте, Люсьен, – устало произнёс Кальвин, подняв голову, – мне нужно с вами кое о чём поговорить.
Морель опустился на стул. Итак?
– Вы прочли книгу, что я дал вам сегодня утром?
– Из-за которой сегодня на весь день такой переполох? Прочёл всего несколько страниц.
– Отчего только несколько страниц? Вы не нашли её увлекательной?
– Прочитанного оказалось вполне достаточно, чтобы изучить особенности печати. Вы повелели мне сегодня до вечера узнать об этой книге всё, что только можно. Этим я и занимался.
– И что же вам удалось узнать? Каково ваше мнение обо всём этом деле?
– Что тут сказать? Сам экземпляр набран, напечатан и переплетён крайне небрежно и безалаберно. Очевидно, что ни один уважающий себя издатель не выпустил бы её в свет. Я сличил его особенности со множеством достойных издательских марок, но не нашел между ними никакого сходства. Предполагаю, что эта книга дело рук какого-то начинающего ремесленника, который, соперничая с другими за заказ, взялся задёшево это напечатать. Некоторые особенности экземпляра говорят, что он скорее всего пришел к нам из Лиона. Последние годы там расплодилось огромное множество дельцов, желающих получать прибыль от печатания книг. Они даже скучковались в так называемую Большую компанию. Половина всех книг, что оттуда приходит, печатается в городах Швейцарского союза. Так для лионцев выходит дешевле. На привезённые книги они только ставят свою марку и продают их по всей Франции по цене вдвое дороже. Но этот экземпляр очевидно не из швейцарских, значит напечатан в самом Лионе. Книга на вид совсем новая, почти ни разу не открывалась. И к Перье она попала в Лионе. Сам он к ней отношение вряд ли имеет, отправитель использовал его как бесплатного курьера. Я думаю, с помощью Перье можно будет найти и Колиньи, и Вильнёва, и так по цепочке, какой бы длинной она не оказалась, добраться до самого автора, пусть из хитрости он и не указал своего имени, а ограничился только триграммой М.8.У. Всё это дело по розыску автора можно осуществить за месяц-другой. Если вам, мэтр, это будет угодно.
Кальвин выслушал Мореля внимательно, не перебивая. Однако по едва уловимым изменениям на лице его, как всегда спокойного и бесстрастного, Морель догадался, что в словах его Кальвин нашел подтверждение каким-то своим собственным выводам, плоду своих размышлений.
– Вот что, дорогой Люсьен! Не нужно никого искать. Я всё больше убеждаюсь, что знаю этого автора. За этой глупой триграммой скрывается никто иной, как Мишель Сервэ Вилланов. Или, если угодно, Мигель Сервет. Слышали это имя?
– Погодите, дайте припомнить …
– Извольте. Сочинения «Об ошибках троичности» и «Диалоги о троице». Были напечатаны двадцать лет назад.
– Да, что-то припоминаю …
– Припоминаете? Неужели и вы их прочли? Все экземпляры, что удалось найти, ещё тогда пришлось сжечь. А у меня их строки до сих пор стоят перед глазами. Ужасающие своей дерзостью и чудовищные по сути измышления, порушающие Символ веры и все устои христианства. Не Церкви, не какого-то исповедания, будь оно из нынешних или старое католическое, а именно сами основы учения Христа, из которого все мы выросли. В сравнении с тезисами этого Сервэ любые ереси, какие только проявлялись за все прошедшие века от рождества Христова, выглядят детскими шалостями. Признаться, прочитав эти сочинения, я сперва подумал, что их написал какой-то глупый схолар из тех, что, перепив вина в таверне, горланят невесть что на потеху девицам. Или умалишённый. Но нет же, этот Сервэ на самом деле талантлив и умён, причем ужасающе умён, да простит меня Господь. Чего стоят его логические построения и изощрённая аргументация. Его словесные обороты способны одурманить любого, даже образованного человека, не говоря уже о безграмотных людях из низов. Достаточно принять на веру хоть одну его посылку и водоворот его красноречия унесет вас в такие дебри мрака, из которых не выпутаться. Причем вам самому будет казаться, что в его словах вы видите свет и истину. На самом же деле вы всё глубже будете погружаться в пучину тьмы. Мерзость же его хитросплетений способен разоблачить далеко не каждый университетский профессор. Поверьте мне, Люсьен, я знаю, что говорю. Этого Сервэ я знаю давно, хотя и никогда не был с ним знаком. Встреться мы с ним в честном диспуте, я не без труда, но смог бы доказать и ему самому, и всему миру всю ошибочность его воззрений, которые губят душу его самого, как и души всех несчастных, кто ему поверил. Однако Бог пока не удостоил нас встречей. Первый раз этот Сервэ обратился ко мне с письмом лет десять тому назад, а то и больше, ещё когда я жил в Страсбурге. Тогда он показался мне интересным человеком, которого живо интересуют многие вопросы мироустройства, и я с удовольствием вступил с ним в переписку. Мы оба одинаково не любили римскую Церковь и оба желали найти истину, скрываемую от нас католическими теологами. В письмах мы обсуждали едва ли не всё, начиная от идей Платона, Августина и Савонаролы и заканчивая тезисами Лютера и Коперника. Уже тогда меня стали удивлять некоторые его рассуждения и заключения. Я сперва исподволь пытался поправить и вразумить его. Но он, похоже, этого не замечал и порой измышления его доходили до абсурда. На его письма мне приходилось давать всё более твердые и резкие отповеди, однако его это никак не смущало. Потом на какое-то время наша переписка прекратилась и возобновилась уже после того, как я вернулся в Женеву. Я полагал, что за прошедшее время он во многом одумался и изменил свои взгляды, однако ничуть. Его выдумки о мироустройстве стали ещё более невообразимы, а выпады в сторону Библии и христианства ещё более
