Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

в камере снова воцарилась тишина. Был слышен только шорох пламени факелов в руках стражников и еле слышный звук где-то вдалеке капающей воды. Стражники стояли, словно истуканы, бездвижно и безмолвно. Архиепископ молчал, о чём-то раздумывая. Отсветы факельного пламени, падая на него, вычерчивали во тьме камеры его монументальный силуэт и величественный, чеканный профиль лица. Сервет, понимая свою подчиненность и незавидность своего состояния (еще бы! Он не мог даже просто стоять), не решался заговорить первым. Да и что он мог сказать? В этом месте из всех вариантов продолжить беседу напрашивался единственный – упасть на колени и молить архиепископа о заступничестве перед трибуналом «меньших братьев». Но Сер-вет почему-то медлил. Пауза грозила слишком затянуться. Не дождавшись от Сервета ни просьбы, ни действия, архиепископ первым нарушил молчание.

– Я прочитал протоколы по твоему делу, Мишель. Следствие почти закончено. Еще один-два дня и ты будешь призван на суд Святого трибунала. Доказательств твоей вины достаточно, чтобы уличить тебя в многочисленных ересях и богохульстве. Я не хочу спрашивать ни тебя, ни себя как такое стало возможным. Я только хочу спросить тебя, по доброй ли своей воле ты сочинил и издал всё это? Не был ли ты принужден кем-то подписаться своим честным именем под чужими измышлениями и принять на себя чужие грехи? Спрашиваю тебя не как верховное лицо Вьеннского диоцеза Святой католической Церкви, а как человек и друг.

– Вы – мой друг? Хм. Стоит ли Вашему преосвященству числить в своих друзьях такого, как я, чьё преступление почти доказано? Право же …

– Оставим споры, Мишель. Сейчас для этого не время. Мне кажется, никто не откажет мне в праве быть благодарным человеку, который когда-то спас меня от смерти. Я ещё помню, как лет десять назад я лежал в горячке, готовый вот-вот предстать перед Всевышним. Все иные лекари разводили руками и только ты, Мишель Вилланов, смог исцелить меня от страшного недуга. А сколько раз после того ты излечивал меня от всяческих напастей? Уверен, ты тоже всё это помнишь. К тебе, моему спасителю я питал и питаю до сих самые добрые чувства. Поэтому ответь же мне на мой вопрос. Скажи откровенно, сам ли ты всё это сотворил?

– Что ж, Ваше преосвященство, не скрою, мне приятны ваши слова о моей скромной персоне. Но боюсь вы преувеличиваете мои заслуги. Вы как пациент очень прилежны. Секрет вашего доброго здравия в том, то вы уважаете мнение врача и неукоснительно следуете рекомендациям. Я лишь просто даю советы что в вашем положении необходимо, что можно и чего не стоит делать. Вот и всё. А на ваш вопрос что я могу ответить? Да, всё, что написано в книге, которую я называю «Восстановление христианства», придумано и написано мною и более никем. В ней я собрал всё, над чем я размышлял и над чем трудился всю свою жизнь.

– Но, Мишель! Ты же христианин, ты не можешь не понимать, что всё это ересь. Страшная, чудовищная ересь …

– Да, Ваше преосвященство, это ересь. Но это ересь для вас и всей вашей братии, которая за многие века настолько переврала суть заповедей Христа, что от них почти ничего не осталось. Его учение, каким оно было заповедовано людям, оставалось истинным только до первого Собора и с каждым последующим только утрачивало свою первозданность, а с ним и всю свою правду. Я прочитал множество манускриптов, датированных временами, когда Иисус уже вознесся к Отцу своему небесному, а апостолы отправились в мир, неся людям Слово Его. Всё, что проповедовали апостолы Его, передавалось из уст в уста, также немало было записано на пергаменты и папирусы. Но и десятой части всего этого не вошло в каноны. Но почему-то в канонах оказалось то, чего никогда не было ни в прежнем Завете, ни в словах и деяниях апостолов. Как же всё это оказалось в Священном писании? Конечно было записано святыми отцами на Вселенских соборах. Но даже не это главное. Очевидно, что всевозможные измышления поздних времен, живущие своей жизнью и наслаиваясь одно на другое, излишне преобразили христианство. Настолько, что оно утратило свою исконную подлинность. Я всего лишь попытался разобрать авгиевы конюшни, оставленные нам предками и очистить христианскую доктрину от посторонних домыслов. Все мои труды я заключил в свою книгу, которая, к сожалению, слишком рано оказалась в руках «меньших братьев».

Сервет замолчал. По тону ответа его чувствовалось, что он готов ещё многое высказать архиепископу. Архиепископ же выслушал Сервета в бесстрастном молчании. Будь сейчас здесь солнечный день, Сервет смог бы приметить на лице своего собеседника целую гамму чувств. Сначала удивление и негодование, потом неприязнь и разочарование, и наконец жалость и снисхождение. Все эти чувства одно за другим промелькнули на, казалось бы, неподвижно-каменном лице архиепископа, однако тьма тюремной камеры, беспорядочно терзаемая отсветами факелов, скрыли их и от Сервета, и от молчаливых стражников.

– Что ж, Мишель, твоих слов сейчас и признаний, данных тобой на следствии, вполне достаточно, чтобы Святой трибунал признал тебя виновным в великих ересях и богохульстве. В таком случае тебя ждет sermo generalis22 и приговор городского суда. Я думаю, нет нужды говорить, каков он будет. Куда за меньшие грехи люди отправлялись на костёр и тебя ждет то же самое. Единственное, чем ты можешь спасти себя – это признаться и открыто раскаяться в своих ошибках. Только этим ты сможешь вызвать снисхождение Святого трибунала. Я замолвлю за тебя своё слово.

– Нет!

– Нет?! Но почему? Не могу взять в толк, почему ты так упрямо лезешь в петлю? Ты же умный человек, у тебя большое сердце. В этом мире ты ещё можешь многое сделать. Бог наградил тебя талантом врачевания. Ты можешь спасать людей, давать им жизнь, здоровье, возможность радоваться этой самой жизни. В этом твоё призвание, дарованное тебе Всевышним. Да, для этого тебе придется смирить свою неуёмную гордость и покаяться. Да, ты потеряешь дом и всё своё нажитое имущество и деньги. Но ты останешься жить и снова сможешь продолжать делать своё дело – лечить людей. Подумай над этим хорошенько, Мишель. Прошу тебя не горячись, успокой свою натуру. Я допускаю, что ты в чём-то не нашел понимания доктрины Церкви и поэтому взялся ломать двери, к которым не нашел ключа. Заблуждение не есть грех. Грехом будет, если ты своё непонимание превратишь в молот, размахивая которым разрушишь храм веры, заложенный Христом и воздвигнутый апостолами Его. Еще раз призываю тебя. Подумай хорошо, Мишель.

Голос архиепископа,