Морской конек - Джанис Парьят
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вспомнил тот день на лужайке, когда Майра в сером платье вышла нам навстречу, еще сонная.
– И ты прилетела.
Она кивнула.
– В тот декабрь… он был таким злым. Я никогда не видела его… вообще никого… настолько злым, – ее голос был мягким, будто она говорила сама с собой. Я мог лишь представить себе его злость; он никогда не обращал свой гнев на меня, мне доставались лишь вспышки его неожиданной мрачности, резкого нетерпения. Майра вновь потянула за ветку и отпустила.
– Я сама себе придумала иллюзию счастья… он был в ярости оттого, что я сюда заявилась. Я ничего не понимала, ничего не могла сделать. Я была там и не могла уехать – по крайней мере он не требовал, чтобы я уехала. Помню, в то утро он ушел… не знаю куда… и вернулся успокоившимся, сказал, что нам нужно обсудить некоторые вопросы. Что я должна представляться его двоюродной или сводной сестрой, что люди в Индии консервативны, и будут разговоры, и они не одобрят, если мы будем жить в одном доме, не являясь родственниками.
– И ты ему поверила?
– Я поверила бы чему угодно, лишь бы его успокоить и поднять ему настроение. – Она докурила сигарету, прошла сквозь навес. Наши сапоги хлюпали по бесконечной грязи, над нами витал густой, сладковатый запах навоза. Холмы вдалеке казались раскрашенными, затуманенные легкой, прозрачной дымкой. – Сначала я не знала, что думать о тебе. Когда я спросила Николаса, он ответил, что ты в тяжелом состоянии… тебе очень плохо… что он спас тебя, когда ты пытался покончить с собой. – Майра остановилась, повернулась ко мне: – Это правда?
– Не совсем так.
Она не шевельнулась.
– Нет. Я не пытался.
Она продолжила путь.
– Он сказал, что ты ему очень сильно благодарен, что у тебя возникла от него психологическая зависимость и он боится нарушить твое хрупкое равновесие и вновь тебя ранить, так что я должна хорошо к тебе относиться, – она улыбнулась, – он называл тебя своим питомцем.
Мой чистый лист.
– Конечно, мне было тебя жалко… но иногда я ревновала, меня раздражала ваша странная близость… что-то здесь было не так… но я не могла понять что, – ветер швырнул прядь волос ей в лицо. – Теперь я понимаю. Вы ведь… ты и он… да?
Ручей остался далеко позади, мы приближались к пустому, широкому полю, размеченному ровными бороздами. Все было видно как на ладони.
– А Эллиот? – тихо спросил я. Она перегнулась через ворота, прижалась животом к железной ограде. Будто тянулась за чем-то, чего не могла схватить.
– Когда Николас вернулся из Индии, мы какое-то время жили вместе в Лондоне. Я заканчивала музыкальную школу, и несколько месяцев все было хорошо – ну или мне так казалось. А потом внезапно, как это часто бывает… отношения испортились. Он стал срываться на мне, ну… не знаю… за то, что я забыла помыть чашку. Какие-то глупости, перераставшие в скандалы… мы ругались, он уходил, я уходила… страшно представить, как мы могли все это выдержать… эту бесконечную, беспощадную битву. Мы, как солдатики Эллиота, вечно сражались, чуть приходили в себя и продолжали бой. А потом он ушел. Исчез без следа и больше не вернулся.
Я сказал, что так было и со мной там, в Дели. Когда я вернулся в бунгало в одно июльское утро и увидел, что Николаса там нет.
– По крайней мере ты две недели спустя не выяснил, что ты беременный, – она тонко и глухо рассмеялась, вновь напомнив мне Еву.
– Он не знает, да?
Тишину нарушил далекий грохот автомобиля. Рев его двигателя эхом разнесся в тихом деревенском воздухе.
– На восьмом месяце… в полном отчаянии… я приползла сюда, – она обвела рукой вокруг себя, – откуда всю жизнь пыталась сбежать.
– А твой отец?
Майра зажгла новую сигарету и тут же рассеянно, а может быть, передумав, отбросила ее прочь.
– Он, конечно, был во мне разочарован. Ни денег, ни сбережений, ни работы. Музыкантша, черт бы меня побрал. Я собиралась избавиться от ребенка, но откладывала и откладывала, пока не стало поздно… но он обо всем позаботился, мой папа. Эллиоту нашли няню, он берет уроки музыки, скоро отправится в частную школу… но, конечно, лишних затрат мы себе не позволяем.
– Замечательно со стороны отца так о тебе заботиться.
– Обо мне? Он делает это не ради меня, а ради Эллиота. Отец умеет вести честную игру. Мой сын ни в чем не виноват, и он не должен страдать.
– А ты?
Ее глаза стали цвета вечернего неба.
– Я плачу́ ему своей покорностью.
– Майра…
– Да?
– Тебе не кажется, что нужно…
– Рассказать Николасу?
Она перелезла через ворота и двинулась по полю. Здесь пахло свежевскопанной землей, чем-то легким и чуть цветочным. Туман сгущался и поднимался над землей, как дым; слабый свет дня начал угасать. Я прибавил шаг, поравнялся с ней.
– Он меня бросил.
Он всех бросил.
– У меня нет желания его видеть, – по ее взгляду я понял, что она не врала. – И у тебя не должно быть.
Мы пересекли поле и побрели по узкой проселочной тропе, которая соединялась с главной дорогой. В воздухе эхом отдавался топот копыт. Нам навстречу выехал Филип на блестящей каштановой кобыле; ее грива, хвост и задние ноги были чуть посветлее, цвета ореха, а по носу сбегала белая полоска. Поравнявшись с нами, он остановился.
– Я еду назад… она сегодня устала, – он потрепал шею лошади.
– Мы тоже идем домой, – сказала Майра. – Прошлись немного, я показывала Нему окрестности.
Из-за угла внезапно выехала маленькая машинка и промчалась мимо. Кобыла нервно дернулась, запрядала ушами. Я погладил ее по голове, она обнюхала мою руку. Филип отвел ее в сторону.
– Нам пора домой… пока мы не наткнулись на еще каких-нибудь идиотов.
Когда он уже не мог нас услышать, я сказал Майре, что вряд ли он имел в виду только водителя. Майра рассмеялась.
– Ты ему нравишься, Нем. Хотя по-настоящему он любит только лошадей. Сначала у нас было трое, но когда Чарли пришлось усыпить, отец решил, что больше никого заводить не будет.
– Мы катались верхом в Дели… когда ты приезжала.
– Да ну?
Трудно было представить, чтобы событие, так запавшее мне в память, из ее памяти совершенно стерлось.
– Да. Вы с Николасом ходили плавать.
– Это я помню. В бассейне большого белого отеля.
– И встретили кого-то, кто состоял в клубе верховой езды. Не знаю,
