Ключ Эдема - Макс Кроу

— В такой час следует спать, а ты все сидишь да сидишь, — проговорил Натан бен-Исаак, заходя в комнату и садясь на стул у стены. Последнее время он стал хуже себя чувствовать, ноги согнулись в коленях, спину стало клонить к земле.

— Учитель, я не понимаю! — Элиана обернулась к нему и удивленно увидела, что тот смеется.

— Как часто я слышал эти слова от тебя! И хоть порой твою бестолковую голову хочется засунуть в кувшин, твоё стермление к знаниям — лучшее, чего может ожидать учитель. Говори, дитя.

— Я изучила все эти записи, — она указала на стопку свитков и книг, которыми был обложен стол и пол вокруг. — Хасим свидетель — я и его просила читать вместе со мной, полагая, что попросту упускаю что-то из виду. Но нигде я не встретила имени Иисуса из Назарета! Нигде, кроме Библии.

Натан бен-Исаак хмыкнул. Он долго смотрел на нее, мрачно сдвинув брови, но потом его лицо расслабилось.

— Где ты взяла эти свитки?

— В библиотеке монастыря. Ты говорил, что она одна из самых полных.

— А также я говорил, что к ней есть доступ у всякого, кто придет в монастырь, — кивнул старик. — То же, что ты спрашиваешь, следует искать в других источниках, скрытых от любопытных взглядов.

— Где?! — Элиана подалась вперед, будто ожидая, что прямо сейчас в руках Натана бен-Исаака чудесным образом появятся заветные свитки.

— О, если бы я знал, — грустно улыбнулся он. — Как нынче ты учишь ассасинов, так прежде учили и меня. Многие вещи, о которых ты говоришь, существуют лишь на словах, их нельзя осязать, нельзя увидеть, чтобы убедиться. Остается лишь вера тому, кто тебе говорит.

— Так чему же верить? — Элиана разочарованно, и потому немного раздраженно откинулась на спинку стула. — Библии или истории?

— А ты как думаешь?

— Я могу поверить в то, что был такой человек, учитель и пророк, но в то, что он божий сын, рожденный непорочной девой… Читала я и о других слияниях богов с людьми, и всюду говорят одно: дети рождаются полубогами и свершают удивительные поступки. В языческой Греции сложно отыскать хоть одного бога, не сошедшего к земной женщине. Но что-то нынче они не торопятся. Или женщины уж не те, или боги. Или вовсе не было никогда.

Старик снова хмыкнул, оперся на посох, с которым был неразлучен, и покачал головой:

— Вот уж удивительно так удивительно. Подобных речей от учеников своих прежде я не слышал. Потешила. Выходит, раз нет сейчас, так и не было.

Она скрестила руки на груди, всей своей позой демонстрируя, что не собирается отступать.

— Что ж, давай рассуждать так, как хочешь ты. Иудейский царь Ирод был жестоким и мнительным человеком, он повсюду видел опасность и интриги. Он убивал без разбору, стоило ему лишь задуматься о том, что кто-то способен ему навредить. Так он убил свою первую жену, чтобы взять в жены девицу из рода Хасмонеев и заручиться их поддержкой. Позже по его приказу утопили ее юного брата, поскольку царь опасался, что тот может претендовать на трон. Он убивал своих жен и детей, не говоря уже об окружении. Рядом с ним было опасно находиться, но в то же время, им было легко управлять. И звездочет сумел усмирить тирана. К нему царь прислушивался и всячески одаривал за предсказания и предупреждения. Но однажды звездочет впал в немилость. Он услышал о том, что царь намеревается его казнить. Пока у тебя нет вопросов?

— Нет, если то, что ты говоришь — правда.

— Верить или нет — дело твое. Так вот, звездочет понял, что вот-вот его жизнь оборвется, и ради спасения собственной шкуры он придумывает еще одну страшную сказку для податливого царя. О том, что вскорости родится человек, который свергнет его и станет новым, истинным царем. Для Ирода это были не просто слова: он сам был полукровкой, его мать — арабка, а отец — идумеянин. Его власть, несмотря на жесткую тиранию, была зыбкой вначале, и потому он особенно испугался. Конечно, звездочета он оставил при себе, чтобы ожидать своевременного предупреждения об опасности. Шли годы, и вот однажды вошли в Вифлеем жрецы из далеких земель. Ироду всюду мерещились шпионы, и по его приказу путешественников всегда доставляли на допросы. Услышав, зачем пришли чужаки, начальник стражи поспешил к царю, и тот сам явился для встречи с путниками. После избиения и пыток, они признались, что, дескать, узнали о рождении удивительного младенца, чудесного, отличающегося от прочих, у которого на роду написано иметь удивительную и великую судьбу. Им на то указали звезды.

— И царь решил, что речь идет о том самом младенце, что сместит его с трона, — догадалась Элиана.

— Разумеется, так всегда и поступают люди, которые чего-то крайне боятся. Он велел отпустить жрецов и проследить за теми, чтобы выяснить, где живет ребенок. Но так уж случилось, что слежка не удалась. Возможно, жрецам помогали, или же те сами, осознав всю важность, рискнули жизнями, чтобы сбежать от царских посланников. Тем не менее, когда царь понял, что его обманули, он отправил своих убийц извести младенцев во всем Вифлееме и его окрестностях. Царь превзошел в жестокости самого себя. Невинные жизни были загублены в угоду его страхам. Но тот младенец так и не был обнаружен. Конечно, царь об этом не знал. А чудесный малыш вместе с семьей укрылся в Египте и там прожил долгие годы, обучаясь.

— Чему же? Чуду исцеления? Или тому, как превратить воду в вино! Клянусь, такое не под силу и алхимикам!

— Значит, тебе еще рано это знать, — добродушно улыбнулся Натан бен-Исаак. — Раз не понимаешь, как пьянит вода, и как отступает голод от корки хлеба.

— Ах, брось, учитель, читать мне морали! Я прожила не в царских хоромах! Но о каких же чудесах может идти речь? Каким прикосновением исцелить мертвеца?

Натан бен-Исаак задумался и вдруг неожиданно спросил:

— Откуда ты знаешь, что еврейка?

— Как?! — вопрос застал Эмилию врасплох. Какую несуразицу на этот раз говорит старик?! Или же он тронулся умом под тяжестью лет? — Я родилась еврейкой.

— И сразу это поняла?

— Я слышала это столько раз, что запомнила, — она нахмурилась. — Тебе ли не знать, что это слово, точно ругательство, плюют нам в лицо.

— То есть тебе так сказали: ты — еврейка. Не привели доказательств, верно? И ты поверила. И вся твоя жизнь строится из этого понимания, ведь ты изгой для всех, тобою каждый помыкает. Такой ты мне попалась в Дамаске в первую встречу. Лежала в пыли у моих ног и ждала пощады, а не требовала ответов.

— О чем ты?!

— О том, что если бы тебе сказали, будто ты арабка, воспитывали, как они воспитывают своих женщин, одевали бы, как следует, то ни у кого бы не возникло мысли, будто ты еврейка. Все видели бы то, во что ты веришь. Ведь ты и есть то, во что веришь. Ни больше, ни меньше.

— Возможно… — Элиана все ожидала, к чему выведет ее лабиринт из сложных объяснений учителя.

— Так если вдруг с младых ногтей ребенку станут говорить, что в нем есть дух Божий, что его миссия — нести людям просвещение и учить их, как стать лучше, мудрее, разве не поверит он в это так же, как ты веришь в то, что являешься еврейкой? И разве усомнится он хоть раз, ступая на воду, что та не удержит его тела?

Элиана всплеснула руками, едва не перевернув лампу на пергаментные свитки:

— Уму непостижимо равнять подобные вещи! Вода вдруг стала твердой лишь силой одной веры?

Натан бен-Исаак смотрел на нее так, как если бы ползающее дитя вдруг встало на ноги и сделало первый шаг:

— Ты еще многого не знаешь.

Девушка раздраженно отмахнулась. За этот вечер она устала от загадок.

— Пусть я глупа, но нет доказательств твоим словам. Об этом пишут только в евангелие от Матвея!

— Правильнее сказать: теперь об этом можно прочесть только там.

Ей показалось, или старик случайно обронил эти слова? Да нет же, нарочно, и в сонно зажмуренных глазах горит тот самый хитрый огонек, с которым он обычно подбрасывал ученице уроки как подачки.

— Зачем же уничтожили другие записи? А если они были так опасны, то зачем оставили эту?

— Есть вещи, которые не удастся утаить, они идут из уст в уста. Не будь у этих разговоров источников, и его начали бы искать. А так — вопрос решен. Недостаточно для тех, кто как ты, задастся вопросами, но вполне для тех, кому хватит и этой опоры.

Элиана передернула плечами и отвернулась к свиткам. Впрочем, у нее пропало желание читать. Что толку изучать записи, если половина из них — ложь, а другая — лишь обрывки правды? Она потушила одну из ламп, поднялась и, проходя мимо учителя, сказала ему с долей надменности:

— Однажды я узнаю правду. Всю. Хоть по куску, но соберу ее, вопреки всем вашим усилиям.

— Дожить бы мне до того дня, как твоё собственное дитя скажет тебе нечто подобное, — тихо рассмеялся Натан бен-Исаак.

Элиана ощутила укол в сердце. Это было уже слишком. Такой жестокости она не ожидала от старика.