Спустя девяносто лет - Милован Глишич

Никто больше ничего не слышал о Мойсило Удоде – но люди ещё долго болтали о нём на досуге. Когда адвокат вернулся, ему тоже рассказали, а он ничуть не удивился, только расхохотался, чуть со смеху не лопнул… Бог его знает, почему он так смеялся!

Придорожная корчма

Дело было как раз накануне Видова дня.

Мы с приятелем моим Сретой Дивничем, журналистом, целый месяц бродили по нашему краю вдоль Дрины и Савы, вроде как «изучая народную жизнь и обычаи», и теперь возвращались домой в Белград.

Солнце уже давно село, и занялись сумерки, но нигде не видать было ни деревенского дома, ни придорожной корчмы. Идём мы с ним по дороге, которая вьётся под холмом вдоль речки. Над дорогой то густой лесок, то какие-то заросли, но больше всего оврагов и голых промоин, которые часто пересекают дорогу так, что не пройдёшь. Где-то там далеко за Савой видно в сумерках сремскую равнину, где временами что-то белеется, должно быть, деревенские дома.

– Ох, братец, сейчас ещё и ночь нас застанет на этой голой равнине, – говорю я больше сам себе и вроде как жалуюсь.

– Ну и что, если застанет, – отвечает мне Срета.

– Как это что? Я от усталости еле ноги волочу и голоден как волк. Где нам отдохнуть, что поесть? Не ночевать же нам голодными и усталыми в одном из этих оврагов!

– Ох, ну ты и слабак, братец! Я тоже устал и голоден, но я не жалуюсь, а молча терплю!

– А я тебе говорил, давай на лодке поплывём, а ты «пешком, пешком»! Вот тебе и пешком.

– Ладно, ладно, ещё чуть-чуть, и дойдём, – говорит он, вроде как меня подбадривает.

– Куда дойдём? Ты хоть знаешь, тут есть вообще хоть какой-то дом или, может, корчма неподалёку?

– Ничего я, братец, не знаю – отвечает он. – Я тут никогда не бывал. Но, думаю, должна быть где-нибудь и корчма.

– Ну, слава богу, ты хоть думаешь, – говорю. – Хоть какое-то утешение!

Тут мы оба замолчали. Кругом всё темнее, а мы всё тащимся усталые по дороге.

– Ох, хочется снять всё с себя да побросать в этот овраг, – сказал я опять как бы сам себе и остановился немного передохнуть. – Кой чёрт меня дёрнул взять эту дуру? – И я снял с плеча двустволку, чтобы стало хоть чуть-чуть полегче.

– Ружья мы взяли, чтобы охотиться по дороге, – сказал мой приятель, тоже остановившись и сняв свою двустволку с плеча.

– Конечно! Мы же с тобой такие охотники – таких днём с огнём не найдёшь! – согласился я. – Ты за всю дорогу ни воробушка не подстрелил!

– А ты, значит, подстрелил? – говорит он, будто издевается.

– Я, в отличие от тебя, хоть не хвалюсь, что я охотник!

И мы опять замолчали. Скрутили по цигарке, закурили и пошли потихоньку дальше. Совсем ночь спустилась. Смотрим, а вроде как что-то белеет вдалеке на обочине.

– Отлично! Вот, должно быть, и корчма, – говорит Срета.

Я ничего не говорю, иду молча. Не поверю, что корчма, пока света не увижу от огня или свечи. Прошли мы так ещё один выстрел, но один выстрел по старой мерке, а не как с этими современными ружьями.

Видим, что-то светится. Тут уж мы уверились, что это не что иное, как корчма. Мы как могли ускорили шаг, но чем быстрее мы шли, тем корчма как будто всё больше отдалялась. Не знаю уж как там Срета, а мне в какой-то момент хотелось в голос завыть.

Наконец-таки подошли близко. Опять остановились передохнуть у какого-то забора, что тянулся до самой корчмы. Срета мне и говорит:

– Как войдём в корчму, ты меня зови господин начальник, а я тебя буду звать писарем.

– Избавь меня, пожалуйста, от этого балагана!

– А что? Помнишь, в тех двух деревнях как местные заюлили, когда я выдал себя за начальника уезда, а тебя за своего писаря? И как тот корчмарь перед нами плясал, когда я сказал, что мы члены комиссии и нас министерство послало проверять качество ракии по стране. И тут так же будет. Увидишь, все перед нами будут по струнке ходить!

– И не стыдно тебе, вроде взрослый человек! Столько лет мужику, а такой ерундой занимаешься!

– Да ладно, смотри, если я вот так вот подбоченюсь, а в другую руку возьму двустволку – вот так, вот эдак встану да ещё прикрикну… Да он задрожит перед нами как листик!

И мой Срета, показывая всё это мимикой и жестами, выглядел в полумраке довольно жутко.

Пошли мы. Забор этот тянулся вдоль самой дороги. Срета мне рассказал ещё два случая, как он, притворяясь «высоким начальством», знатно напугал поселян, а в одной деревне взял под арест самого старосту!

* * *

Подошли мы к корчме. Насколько было видно в темноте, это была старая корчма, построенная на старом фундаменте ещё до того, как у нас по всем дорогам завели корчмы «по плану»[67], а потом то ли по какой-то протекции, то ли оттого, что была крепко сработана, корчма эта получила право считаться тоже «по плану».

Внутри темно, грязно, всё покрыто копотью. Два-три широких дубовых стола, зелёные стулья, вдоль всех стен крепкие скамейки, вытертые от постоянного сидения. Посреди корчмы висит простая грязная лампа и так ужасно моргает, что едва-едва можно что-то разглядеть. В одном углу очаг, а перед ним что-то вроде стойки, потому что там стоят чоканчичи[68], шкалики, бокалы, стаканы, чашки, два кувшина, один большой глиняный с ручкой – для напитков, а другой белый из чего-то вроде фарфора (но тот белый – с трещиной, стянутой проволокой) и две-три разномастные ржавые мерки для напитков. Над очагом развешено несколько джезв на длинных деревянных ручках и неизбежная чёрная доска, на которой мелом записывают счёт.

В корчме никого не оказалось. Смотрим только сквозь полутьму, а там за стойкой виднеется вроде как человеческий силуэт.

Мой приятель встал в ту же позу, что там у забора, и крикнул:

– Эй, корчмарь!

И так он резко и жутко это прокричал, что я и сам от неожиданности вздрогнул.

Звякнули шкалики, упала жестянка, за стойкой опрокинулся какой-то горшок, и по кривым кирпичам, составлявшим пол корчмы, загрохотали тяжёлые шаги. К нам выбежала та самая видневшаяся издали человеческая фигура, и вблизи мы увидели, что это лохматый, перемазанный сажей, но крупный и сильный парень в поношенной безрукавке из китайки, парусиновых штанах, в тапках на босу ногу и подпоясанный