Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В интернате Вася научился играть в футбол. На поле, заросшем густой травой, быстрее других находил мяч, словно гнездо птицы, и легко угадывал подходы к лужайке перед воротами.
Однажды после игры к нему подошла русская девочка: «Ты хорошо играешь! Хочу с тобой дружить!..» Вечером они сидели у реки на бревне. Вася рассказывал ей про стойбище, про любимую собаку, которая начинает радостно скулить еще до его появления из-за пригорка, а он нарочно хлестал прутом по кустам ивы, чтобы пес услышал его как можно раньше. Но девочке было скучно, она как-то умело направила взгляд Васи мимо родного стойбища на ее незнакомую шею, ухо и белую щеку. Вася чувствовал, что должен сделать сейчас что-то взрослое. Он выслеживал в себе это чувство, вернее, юношескую оторопь по всему телу; потом уткнулся во что-то случайное – сливочную щеку, с позором ощущая свой холодный нос:
– Украду тебя и увезу в зеленый аил!
– Вот еще!
На девичьем пальце он заметил колечко-недельку:
– Только приготовь себе медные кольца!
Девушка засмеялась, широко раскрыв глаза:
– Останется след…
Так и осталась в памяти убежавшей косулей, в тот миг, когда трава мягко сходилась, скрывая белый хвостик, скребли жесткие брюшки глазастые кузнечики, а звуки от реки казались непривычно болтливыми…
В институте Вася прослыл душою курса за свое умение создать атмосферу праздника. Перед состязаниями по стрельбе из лука он обкуривал можжевельником – арчином – снаряжение, как это делали его предки перед охотой. И даже тренер не возражал этому ритуалу.
В летние каникулы работал на турбазе инструктором: водил по горам туристов со всего Союза. Тропы его были самые легкие, рюкзаки самые покладистые, палатки самые уютные, а команду «Привал!», скидывая рюкзак, говорил так, что крылья расправлялись на уставшей спине! Вечером у костра – песни под гитару, счастливые лица, луна в зазубринах гор.
Это время так и осталось в памяти: законсервированное и вкусное, как тушенка тех лет!
Только со временем, особенно в конце сезона, стало охватывать его странное чувство тоски. Горы оставались и были по-прежнему родными. Но душа все больше уставала от расставаний.
Возвращался он домой с грустью в тугих черных глазах. А письма, которые писал у раскрытого в тайгу окна и затем посылал в разные города огромной страны, только усиливали чувство потерянности. (Теперь его сын испытывает подобное.)
Отец первым заметил неладное с Васей: привел молодого коня под уздцы, приготовив подарок на свадьбу.
По его воле все и случилось. Жил Вася счастливо, забыв кочевой рюкзак. И только один груз никогда не мог сбросить – тот, что зовется любовью.
Сколько раз предлагал жене: поехали к морю, понежимся! Так нет, мол, на кого хозяйство оставим? Вон корова – и та поняла…
12
Дорога спустилась в лог на краю деревни. Здесь, в уютной низине, поросшей соснячком и вербами, покорно умялось сельское кладбище. В горных деревнях кладбища располагают на неудобице – на земле, не пригодной для пашни. В том была особая неприхотливость предков, а посаженные деревья над могилами скрывали глубину распадка.
Рядом с кладбищенской оградой возвышался высокий крест из нового бруса. Это место – под будущую часовню – огородили жердями. Но там все равно паслись овцы с какой-то благочестивой сиротливостью, будто ожидая своего библейского пастуха.
Возле креста выросла хвойная троица – пушистый кедр в центре, светлая сосна, с одной стороны и остроконечная темная пихта, с другой.
Вася остановился перед кедром, примеривая на него образ Христа. А вот кто отец, а кто дух – каждый раз сомневался. Рассуждал так: сосна – родственник кедра, а вот пихта – не росла в здешних краях, и занесена семечком с Катуни. Ветром или Святым Духом. И все же окончательно не решался поименовать хвойную троицу, оставляя до времени. Чтобы приходить к зеленому алтарю вновь с загадкой в душе.
По Чуйскому тракту неслись машины. Надсадно ревели на подъемах и шуршали колесами на спусках. От асфальта шибал в нос запах старой подошвы.
Заскрипели усталые тормоза. Остановилась машина, заляпанная грязью. Поплыло вниз мутное стекло, выпуская из салона затхлую смесь запахов пива, пота и женских духов:
– Семинский перевал скоро будет?
– Сто километров, – ответил Вася.
Распахнулись дверцы. Туристы вываливались на свежий воздух, как сомлевший холодец из формочки:
– А ближе нету?
Пузатенький мужик в майке, задранной на пузе, как у младенца, чесал локоть. У другого туриста на голых ногах болтались сандалии со спутанными лямками, похожие на раздавленного паука.
Вася всегда рад помочь:
– Маральник есть недалеко.
– Как проехать?
– Три километра за деревней, – показал рукой, загнув ладонь. – И направо в горы. Там есть вывеска!
«Холодцы» переспрашивали несколько раз и все больше таяли на солнце, потом уминались обратно в салон машины. Голое плечо дамы на переднем сиденье торчало отдельно – как зубок чеснока.
Водитель вяло кивал, не глядя на распадок, куда показывали ему. В глазах тягучая муть: опять те же горы и все та же сизая дымка чистейшего воздуха, что так нещадно скрадывает расстояния.
– Там смотрите, – предупредил Вася напоследок, – под горой болотина будет!
– Спасибо. – Дама с опаской потрогала свои запыленные волосы. Тонкие пальцы уткнулись в больной висок. – Болотины нам еще не хватало!..
Машина рванула с места, кутаясь в сизый привычный дым. А Вася пошел дальше.
13
Пройдя немного, остановился возле забора с плакатом: «Дом, баня, отдых».
Окликнула хозяйка усадьбы Зина – полная белолицая женщина с нездешне широким разрезом глаз и нездешне глубоким вырезом платья на груди:
– Чего там спрашивали?
– Дорогу. А ты клиентов высматриваешь?
– Ага, – ответила толстушка весело, не по-деревенски поспешно.
– Вон, лови! – кивнул Вася вслед машине.
Зина махнула рукой:
– И с ними морока, и без них – маета!..
Теперь в деревне многие заманивают туристов: во дворе – плитка, фонарики, ручеек камнями обложен! Домики – как скворечники.
– Вчера с одним клиентом до Семинского перевала каталась! – Зина показала на кургузый джип, стоящий в ограде.
– Сватал, что ли?
– Да подь ты! – засмеялась женщина, сводя ладони на груди розовым треугольником. – Мужик богатый, но квёлый. Третий раз у меня останавливается. А вчера вдруг говорит, поехали, мол, покажу чего-то! Думала, рядом. А он на весь день! Хоть бы платье хорошее одела!..
– Ну, вернул же?
– Что ты меня разглядываешь, как инвентарь какой-то?
– Да гляжу, не убыло
