Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

к стволу березы и смотрел ей вслед: жена покачивала крутыми бедрами так, будто утягивала за собой вниз и эти поля, и березы, и молодой сосняк. Холмы в метель ходят так же – плавно и немыслимо!

Вот жена остановилась.

Неизвестно откуда поздней осенью попались ей какие-то цветы. Мелькнул в руке сиреневый букет. И даже то, как несла Надя цветы, было удивительно! Будто они не заметили даже, что растут уже не в почве, а из ее ладони. Жена опять склонилась над замшелыми камнями, затем чуть присела, разглядывая что-то не известное для себя.

Вася отвлекся и не заметил, как она исчезла в низине, за черемухой. И лишь мелькнула белая куртка в другом краю перелеска. Затем показалась на краю склона, просвеченная лучами солнца на фоне кривых берез. Странная отрешенность жены на лесной дороге вносила сумятицу в чувства мужа. Он и рвался уйти дальше в тайгу, и не хотел упускать Надю из виду.

И вот что еще удивляло Василия: сам он хотел слиться с горами, затеряться среди склонов, даже тень свою путал с тенью облаков. А Надя, наоборот, неизменно выделялась и на яркой поляне, и в тенистой роще. Подобно тому как появляются белые буруны на гребнях волн в предвестии шторма. Может, не так грозно, но – главное! – поэтично, как желала сейчас его душа.

Потеряв жену из виду окончательно, он ощутил в душе утрату, как утром перед пустым загоном: «Как птица весною ищет гнезда, ищу я тоскливо глазами тебя…»

Вася напряг зрение, вглядываясь в подтеки черной смолы на белесых скалах, будто на камнях начертались стихи, звучавшие в нем.

И расстались-то часа на два, а уже представлялось, как, подходя к усадьбе, отыщет жену: то ли в огороде, над грядкой моркови, в зеленом мамином платке, то ли в зарослях алычи, с бидончиком на животе, примотанным ремнем мужа. А может, мелькнет тень за стогом, и оттуда почувствует он родной запах. Земляничный! Еще с той поры, когда целовались и собирали они на острове неспелую ягоду.

10

Дорога спустилась к балке, сырой и тенистой. По ее крутым склонам летом косили сено, заполняя лог духом сомлевшей травы. Сейчас здесь пахло грибами и осенней прелостью.

На дне овражка блестел ручей голубыми пятнами, а в жирной грязи виднелись свежие оттиски копыт.

Выбравшись из оврага, ручеек щурился на солнце, вжимаясь в складки меж холмов; рыжая песчаная дорога пересекала его неохотно, расплываясь и утопая в темной жиже. Заметно было, что стадо коров недавно перемесило ручей и он с трудом сочился поверх грязи, пробуя нащупать новое русло.

Трава по берегам ручья была еще зеленая: сама себя заплетавшая в широкие косицы. А еще она ловила путника за ноги, будто звала присесть, послушать бульканье родниковой воды.

Но Вася останавливаться не хотел.

Дорога поднялась на холм, петляя меж кустов чапыжника; ныряла под ухабы, теряя рыжие колеи, и опять появлялась с клочками оброненного сена на вышарканных в траве полосах – настырная и одинокая.

Вася остановился и прислушался. Где-то вдали, будто с небес, послышался ему звон колокольцев.

Это было его любимое место. Потому что здесь паслись кони!

Вот они – далеко видны на бледно-желтом склоне – табун коней темной масти. Плавно машут гривами: то ли дожидаясь полной тишины, то ли ответного звука.

Где-то за ручьем отозвались им колокольчики другого табуна.

Теперь звон слышался отовсюду, переливаясь по всем лощинам и полям, словно неспешно пасущиеся лошади обзванивали на своем пути каждый изгиб, выступ или впадину окрестных гор.

Вася умел различать множество оттенков колокольчиков. Иной звучал тяжело, с глухим чугунковым стуком. Другой певуче, с двойным или тройным увесистым перезвоном. Иногда ему казалось при виде коней, что он сам превращается в какой-то хриплый, надтреснутый колокольчик…

Завидев человека, лошади насторожились и выставили волнорезом против ветра длинные тонкие морды. Они видели в нем чужака, зябко кутая упругие шеи в черные реющие гривы.

Даже колокольчики смолкли.

Вот беспокойно дрогнула кожа на шее вожака. Вася почувствовал, что у него тоже дернулась какая-то жилка выше ключицы. Оборотившись спиной и обмякнув плечами, он пошел прочь от коней, вслушиваясь в их недоверчивое фырканье. Будто в медленном танце, то приближался к табуну, постукивая пятками, то удалялся, оттянув назад руки, мысленно ухватив коней за поводы. Нет, не украсть хотел, не спугнуть. Хотелось быть своим для этих гордых животных!

Лошадь для него, что библейский таймень для первого алтайца!

Но табун не пошел за ним: чужой он! Давно уже чужой себе и жизни предков.

Вася поднял лицо к небу: верховой ветер тащил прочь от солнца, на невидимом аркане стаю низких облаков.

Свистнул что было сил! С отчаянием и обидой.

Табун выслушал его… Потом рванулся с места, и пошел наискось по лощине, поднимая за собой серебристую пыль.

Гул от копыт покатился впереди коней, раскачивая горы!.. Не заметно даже мельканье ног – так легко и проворно отталкивались они от земли!

С детства Вася путался, отвечая отцу: сколько ног у бегущей лошади? Ему и сейчас-то не сосчитать!

Громадные увальни-облака медленно тронулись вслед табуну, пытаясь накрыть его своей мглистой тенью. Следуя азарту небесной погони, облака рвались от усердия. Серые лохмотья цеплялись за синие вершины гор, оставляя на них мутные всполохи, подобно тем снежным вихрям, что клубились по жнивью под ударами копыт…

На рваной линии между светом и тенью казалось, что лошади отрывались от умолкшей земли и взмывали в снежной пыли, как на белых крыльях!

На свадьбу отец подарил Васе коня. С именным тавром на правом бедре, изображающий кувшин с двумя круглыми ручками.

Прошло двадцать лет: нет уж отца, нет и коня…

Долго еще глядел Вася в след уходящему табуну, повторяя мысленно алтайскую мудрость:

– Конь был – дорогу знал, отец был – народ знал!

11

Табун унесся за горный отрог. Так же быстро, как годы его жизни…

Совсем недавно отвезли его мальчиком со стойбища в большую деревню: учиться. Интернат располагался на берегу речки, очень похожей на тот ручей, где стоял аил отца. Вася быстро освоил грамоту, чтобы посылать письма. Детские буквы в его конвертах напоминали беспокойную птицу трясогузку. Если она сидит на ветке, то остроконечные крылья складывались буквой «у», а если распушит хвост на камне – то буква «ж». Когда же начинала прыгать перевертышем у ручья – то отражалась в воде всем алфавитом!

В первый месяц в интернате Вася сильно заболел, по телу вылезли огромные чирьи. Врач залепляла их вонючей мазью. Но