Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

– А как ты собираешься мстить за меня?

– Пойду и убью его!

– Нет, тебе его не убить, ничего у тебя не выйдет. А вот если бороду ему вырвешь – считай, отомстила.

– Хорошо, пойду вырву ему бороду!

– Тебе и бороду ему не вырвать, – покачал головой отец, – ноги у него упругие, с ровного места подпрыгивает на три ч и, сразу видно – искусный воин!

– А ты разве не знаешь, что, когда добро вырастает на ч и, зло возрастает на целый чжан? Зло перекрывает любую добродетель!

– Жду от тебя добрых вестей, – усмехнулся отец, – боюсь только, это все ни к чему. Что швырять в собаку пирожком с мясом – улетит, не вернешь.

– Поживем – увидим!

– Дочка, я хоть человек никчемный, но все же твой отец, поэтому советую тебе никуда не ходить. Я полночи не спал и, думаю, много что понял. Вырвали мне бороду – значит, я получил по заслугам и жаловаться мне не на кого. Скоро я собираюсь вернуться домой, но ни одной арии мне больше не спеть. Я всю жизнь выступаю на сцене, но особого успеха не добился. Как говорят у нас в театре, актер должен «родиться вновь, сменив в себе все кости, и заделаться новым человеком». Вот, получается, с вырванной бородой я и стал новым человеком!

– Я не только ради тебя стараюсь!

Мэйнян прошла на кухню, вытащила железной шумовкой из котла собачьи ноги, слила воду и посыпала кушанье ароматным перцем с солью. Нашла пару сухих листов лотоса, завернула ноги и положила в корзинку. Из корзины с инструментами Сяоцзя она выбрала нож для очистки костей от мяса, проверила его остроту на ногте и, довольная, спрятала на дне корзинки. Сяоцзя недоуменно спросил:

– Жена, а нож тебе зачем?

– Убить надо кое-кого!

– Кого это?

– Тебя!

Сяоцзя только потрогал себе шею и хихикнул.

7

Подойдя к воротам управы, Сунь Мэйнян незаметно сунула серебряный браслет в руку стоящего на посту с ружьем охранника по имени Сяо Дунь, и, ущипнув того за ляжку, негромко сказала:

– Позволь мне войти, дружок.

– А зачем? – От удовольствия глаза солдатика превратились в щелочки, и он кивнул на большой барабан рядом с воротами. – Хочешь подать жалобу – ударь в большой барабан, и вся недолга.

– Какая у меня может быть обида, чтобы бить в барабан и вопить о ней? – Половиной душистой щеки она прижалась к уху солдата и прошептала: – Ваш начальник направил ко мне человека, передал, чтобы я принесла ему собачатины.

Солдат потянул носом:

– Вкуснятина, какой аромат! Кто бы мог подумать, что начальника Цяня потянет на такое лакомство!

– Кого из вас, мужланов вонючих, не потянет на такое?

– Тетушка, ты уж подожди, пока начальник не наестся, позволь братцу погрызть оставшиеся косточки…

Она смерила взглядом пасть солдатика:

– Ишь, раскатал губу, а кусок-то не на твой роток! Скажи лучше, где сейчас может быть начальник?

– Сейчас… – стражник поднял голову и глянул на солнце, – сейчас он, скорее всего, работает у себя кабинете в канцелярии, вот где!

Она вошла в ворота, миновала прямой как стрела проход, пересекла дворик, где проходило меряние бородами, прошла под парадной аркой, очутилась в служебном дворике шести отделов и двинулась по галерее по восточной грани судебного зала. Встречавшиеся на пути поглядывали на нее не без любопытства. Мэйнян отвечала всем подобострастной улыбкой, трогая чувства и ввергая случайных встречных в сладостное томление. Глядя на нее, чиновники охотно кланялись и в возбуждении раскрывали рты, чуть ли не истекая жадной слюной. Они переглядывались и понимающе кивали друг другу. Несет собачатину, ну да, несет собачатину, начальник любит такие штуки. Какая же она, сука, вся из себя ладная, пухлая и гладкая… Все это проносилось в их воображении, и на лицах выступали похотливые улыбочки.

Войдя во второй зал, она ощутила, как сердце яростно забилось, во рту пересохло, ноги подогнулись. Показывавший ей дорогу молодой письмоводитель остановился и, собрав губы трубочкой, указал на кабинет с восточной стороны. Она было повернулась, чтобы выразить благодарность пареньку, но тот уже скрылся в дворике. Она стояла перед украшенной резными панелями большой дверью. Глубоко вздохнула, чтобы успокоить нахлынувший прилив чувств. Из расположенного позади второго зала кабинета для свершения налоговых дел и наказаний тянулся густой аромат сирени, от которого она не находила себе места. Она поправила волосы на висках и красный цветок из бархата, затем рука скользнула вниз и пригладила косой запах платья. Она несильно потянула дверь. Путь ей вдруг преградила зеленая портьера с вышитыми серебристыми цаплями. В душе яростно заклокотали жизненные силы, перед глазами вдруг ясно возникла та самая пара влюбленных цапель, слившаяся в поцелуе и обвившаяся шеями, которую она видела на озерце. Лишь крепко закусив губу, Мэйнян смогла сдержать разрывавшие ее на части позывы разрыдаться. Уже было не понять, что в конце концов бурлит в душе. Любовь? Или ненависть? Вражда? Или обида? Сказать точно не представлялось возможным. Она чувствовала лишь, что грудь сейчас пойдет по швам. Мэйнян с трудом отступила на пару шагов и уперлась головой в прохладную стену.

Затем, стиснув зубы и смирив бушующую в сердце бурю, она вернулась к портьере. Из кабинета донесся шорох переворачиваемых листов и стук крышки чайной чашки. Следом послышалось легкое покашливание. Сердце подступило к горлу, перекрыв дыхание. Это было покашливание любимого человека, который являлся ей во снах. Но это же было покашливание и злейшего врага, внешне великодушного и милосердного, а в душе лютого и бесчеловечного мерзавца, вырвавшего бороду ее отцу. Вспомнилось унижение неразделенной любви, вспомнились наставления матушки Люй и мерзопакостное снадобье, которое ей пришлось принять. Мародер, теперь я поняла, зачем я пришла сегодня, зачем под предлогом мести за отца обманом привела саму себя сюда… На самом деле болезнь уже проникла в меня глубоко до мозга костей, и в этой жизни ее не вылечишь. Я пришла молить его об избавлении от недуга, я ведь понимаю, что он вообще не может обратить внимание на меня, большеногую жену мясника. Даже если я брошусь к нему в объятия, то он может немедленно отослать меня прочь. Нет у меня надежды, нет мне спасения, я умру перед ним или заставлю его умереть перед собой, а потом разделю с ним его конец!

Чтобы набраться мужества и прорваться через портьеру, нужно было всеми силами укрепиться в ненависти, но ненависть – что кружащий под весенним ветром ивовый пух. В