Сократ - Йозеф Томан

- О почтенный поэт, это еще не все. Самое худшее, что ты натворил и теперь творишь в своих "Троянках", я оставил под конец.

- Ладно, добивай меня, - наморщил лоб Эврипид.

- Так слушай же о самом позорном: о рабах ты отзываешься как о людях! По-твоему выходит, что раб может быть нравственно выше свободного. Ужас! Ты - философ на сцене, позор! Ты - ученик Анаксагора! Друг Сократа! Трижды позор!

- Довольно! Довольно! Довольно! - закричал Эврипид, махая руками. - Я раздавлен. Я пропал. Но отдаешь ли ты себе отчет, Сократ, что ко всем моим преступным грехам причастен и ты?

Сократ попытался изобразить сокрушение, и получилась такая гримаса, что Эврипид расхохотался.

- Клянусь всеми псами! Вон и он наконец хохочет от души! Слава тебе, брат! - обрадовался Сократ и поднял чашу. - Отливаю Аиду, чтоб он не слишком мучил в Тартаре нас с тобой за наши грехи, и пью за то, чтобы общие наши грехи росли как грибы после дождя!

Поднял чашу и Эврипид.

- За это, дорогой Сократ, следует не просто выпить, а прямо-таки напиться! Ах ты коварный! Я уже трепетал, что ты посоветуешь мне бросить писание!

- Да разве я на такое способен? - возмущенно вскричал Сократ. - Тогда бы позволительно было подумать, что по дороге сюда меня забодала пестрая корова! Впрочем, - уже веселее закончил он, - я ведь сызмальства несколько тронутый...

Они вернулись к "Троянкам". Эврипид прочитал то, что успел написать.

Сократ подумал и сказал:

- Хочешь знать мое впечатление? По-моему, самый сильный образ у тебя Андромаха, то место, когда ее сына Астианакса собираются сбросить со стен завоеванной Трои, и еще - царица Гекуба, когда ее принуждают отдать милую дочь Кассандру в наложницы Агамемнону. Вот явление с царем Менелаем и его блудливой женой Еленой я хотел бы послушать еще раз.

- Хорошо.

- А заключительная сцена? Ты уже думал о ней?

Эврипид невольно перевел взор на северо-восток, в том направлении, где стоял когда-то могучий фригийский город Троя.

- Примерно так: Троя горит. Греческие воины тащат связанных троянских девушек и женщин к кораблям, которые увезут их в неволю. Их плач, руки, воздетые к небу, озаренному багровым отсветом пожара... Гигантское пламя, грозная стихия - и страдание женщин и детей, образ ужасов, которые несет с собой война для беззащитных и невинных...

- Отлично, Эврипид! Мне это очень нравится. У тебя великолепный размах!

- Придешь в следующий раз - все это будет уже на папирусе.

Они поднялись, пошли к дому. Эврипид помрачнел.

- Только, пожалуй, афинский народ освищет эту трагедию. Я изобразил там греков варварами в сравнении с троянцами, и вся пьеса направлена против войны, тогда как Афины, по-моему, к войне-то и готовятся.

- Ты не ошибаешься. Война вот-вот разразится.

Они проходили через оливовую рощу, и Сократ, словно бы этим меряя время, заметил:

- Оливки начинают наливаться...

- Ты боишься за Алкивиада? - спросил Эврипид.

- Боюсь Алкивиада, - ответил Сократ и надолго замолк.

Солнце закатывалось в серебре. Скоро ляжет роса. С холма протрубили в бычий рог - сигнал пастухам гнать стада в загоны.

- Сегодня же вечером принеси жертву Пану в благодарность за погожий день, хозяин, - сказал Сократ и добавил с улыбкой: - Только сушеные фиги припрячь для своего друга Сократа. Для Пана ты, конечно, найдешь что-нибудь другое...

Усмехнулся и Эврипид:

- С удовольствием обделю бога ради тебя.

Подошли к дому; Сократ обнял друга и сел в повозку, запряженную парой мулов, - она отвезет его к пристани.

3

Даже став стратегом, Алкивиад не отказался от своих сумасбродств и беззастенчиво совершал их на глазах у всех. Репутация легкомысленного кутилы и любителя наслаждений была ему выгодна. Ею он обманывал врагов. Они переставали бояться его.

Но его боялся Никий. Однажды Алкивиад уже одолел его и все время заслоняет его в экклесии. Никий предостерегал своих приверженцев:

- Я его хорошо знаю. С малых лет его воспитывали как будущего полководца. И вырос он честолюбцем, какого не упомнят Афины. Лошади, корабли, военные упражнения, даже словесные схватки - во всем он желает побеждать. Быть вторым - да ему легче умереть! Говорю вам - под маской веселого малого сидит хищник!

Приверженцы Никия важно качали головами:

- Да что тебя встревожило, дорогой Никий? Разве он что-нибудь против нас затевает?

- Милые друзья, - укоризненно возражал тот, - вы хотите меня рассмешить? Да что бы он ни затевал, это всегда будет против нас, миролюбивых людей. - Он погрозил кулаком отсутствующему Алкивиаду. - Этот змей, как собственные сандалии, знает любой город, любую пристань и на материке, и на островах, а в последнее время повадился плавать по морю. То его на восток несет, то на запад... Во имя чего бы? Тесно ему в Афинах? Путешествия для забавы? В поисках любовных приключений? Уже пресытился афинскими наложницами? - Никий сменил язвительный тон на увещающий. Послушайте меня, друзья! Этот его разукрашенный плавучий дворец отнюдь не увеселительное судно, это военный разведчик!

Меж тем тот, кого так опасался Никий, действительно объезжал города и порты. Тут остановится ненадолго, там поживет... И нигде не выступает первым мужем Афин - только добрым товарищем на пирах за чаркой вина, во всевозможных развлечениях.

Причина? Знать, где какое положение. Кто как настроен - в пользу афинской демократии или в пользу олигархов; кто какие чувства питает к Афинам, к другим полисам. А вторая причина? Приобретать друзей. Алкивиад прошел у Сократа хорошую выучку: мало обладать знаниями! Он отлично усвоил, как уловлять друзей, как завоевывать их сердца: протяни к человеку руки отпугнешь. Сделай так, чтоб тот, кого ты хочешь привлечь, сам протягивал руки к тебе. Силой никого не принудишь ни к дружбе, ни к любви, и не существует для этого никаких заклинаний. Неискренне льстя человеку, очень скоро себя разоблачишь. Делай добро своей жертве! Будь с ней терпеливым и ласковым! Дай совет! Помоги!

В обществе людей самых различных положений и характеров, в среде моряков и сухопутных воинов Алкивиад вел себя с абсолютной непринужденностью и к тому времени приобрел уже тысячи друзей, поклонников и благодарных почитателей.

Когда-то ему твердили: ты прославишься больше самого Перикла. Но - как прославиться? Алкивиад помнил - еще при Перикле многие афиняне мечтали о покорении Сицилии. То была великолепная мечта. Алкивиад долго приглядывался, сравнивал силы Афин с силами Сицилии. Все взвесил. И сказал наконец: да, да! Я воскрешу эту мечту. Отправлюсь туда с тысячами моих воинов, добуду Сиракузы, с ними всю Сицилию - и тогда задрожит передо мной сама Спарта!

В гетериях же рассуждали так: Алкивиад победит, его уже не остановишь, он пойдет все дальше и дальше, станет властителем всей Эллады и всюду введет свою безумную радикальную демократию.

Что тогда будет с нами? Мы тут клянемся смести демократию, а сметут-то нас самих...

В народном собрании против Алкивиада поднимались волны сопротивления, высокие как горы, а Алкивиад навстречу им гнал горы зерна, мяса, фруктов, золота, меди, серы, толпы рабов. И еще - позора: за то, что афиняне ни в чем не умножили дело Перикла, но во всем его преуменьшили.

Не только экклесия - рынок тоже кипит и клокочет, как море, бичуемое ураганом. Сторонники мира шлют своих агитаторов и сюда.

Но видение покоренной Сицилии все четче, определеннее, неотвязнее. Оно не дает покоя ни воинам, ни мирным жителям, оно манит, прельщает...

Остров в десять раз больше Аттики! И мы над ним господа! Какая добыча! Какой неиссякаемый источник богатства!

Афиняне до того уже вызолотили Алкивиада, что сверкание его видно из дальней дали. Одно солнце в небе - Феб Аполлон, одно солнце на земле Алкивиад.

"Сицилия наша!" Афины, вздувшиеся, как чрево беременной женщины, лопаются от этих криков. Стены исписаны известкой, углем, красками: "Удачи походу на Сицилию!", "Благо тебе, Алкивиад!"

Карту Сицилии чертят на песке палестр, на утоптанной земле дорог, на стенах домов. Рынок на агоре так и кишит возбужденными толпами. Голоса "за" и "против" злобно схлестываются.

- Шляется по ночам к Феодатиной дочке Тимандре, а надушен так, что провоняли все улицы, по которым он проходит!

- Пускай! Сам надушенный - хочет, чтоб и у нас были благовония. Вытащит нас из нужды - или, может, у тебя, горлодера, лишние оболы завелись?

Горлодер, которому хорошо заплачено за дранье глотки, скалится:

- Не запыхайся, дружок! Угря еще только за хвост держим, а ты уже к столу садишься...

- Это старый пердун Никий все тормозит!

- Видно, знает почему!

В кучке близстоящих поднялся шум:

- Ах ты грязная рожа! Уж не ты ли, оборванец, наполнишь пустую казну? Да только чем? Разве что навоняешь - так ведь в казне-то и без тебя одна вонь...

Народ взбудоражен.

- Поход на Сицилию - выгода родине, наша выгода!

Горлодер потихоньку отступает, прячется в толпе, но еще гавкает напоследок: