Сократ - Йозеф Томан

- Ты бледна, Феодата.

- Ах да. Наверное. Это пройдет, Сократ.

- Прислонись головою к моей груди - хочешь?

- Ах да. С радостью. Твое сердце тоже так сильно колотится, Сократ.

- Солгу ли тебе, что это - от вина и ночных ароматов?

- А каково ему? И она, моя маленькая, козленочек мой, моя голубка нежная...

- Я сотру слезы с ресниц и с лица твоего, Феодата. Ты плачешь.

- Как всякий, кто теряет того, кого любит...

- Не плачь. Не дрожи больше. У тебя ведь было с ним много прекрасных дней.

- Да. Но живое создание, человек, зверь... ненасытно! - И вдруг с нежностью: - Но ведь это моя дочь. Мое единственное дитя. Да будет богиня Тиха благосклонна к ней...

Тимандра, танцуя, приблизилась вплотную к Алкивиаду, на секунду влетела в его протянутые руки - и вновь упорхнуло это живое очарование. И, словно споткнувшись, она остановилась, сотканная из белого света.

Перед этой красотой пал на колени Алкивиад.

Сократ держит Феодату за руку:

- Говорю вам, дорогие мои: любить - не недуг, недуг - не любить.

Снова усилился, приближаясь, шум в городе, напомнив об изречении дельфийской пифии.

Феодата встрепенулась, сказала с раскаянием в голосе:

- Афины славят твою мудрость, мой Сократ, а мы здесь заняты днем рождения моей девчушки... Теперь я сожалею об этом.

- Милая моя Феодата, - возразил улыбаясь Сократ. - Мог ли бы я придумать лучший способ отпраздновать свою мудрость, чем так, как было этой прекрасной и немудрой ночью.

2

Остров Саламин в своей восточной части похож на кисть руки с растопыренными пальцами. На одном из этих пальцев поместилось имение Эврипида. В склоне, сбегающем к морю, укрывалась от глаз людских просторная, светлая пещера; в ней обычно работал Эврипид. Когда к нему являлся Сократ, чтоб по просьбе драматурга высказать свое мнение о его труде, рабы Эврипида ставили столик и кресла на обрыве над пещерой, под сенью нескольких пиний. Отсюда открывался великолепный вид на материк, на море и на острова.

Стоял солнечный день, но Эврипид, перед тем, как сесть в кресло, закутался в широкий дорожный плащ из овечьей шерсти. В глазах Сократа блеснули лукавые огоньки:

- Опять ты усадил меня на этом обрыве?

- Ты сам так пожелал, - возразил Эврипид, определяя, с какой стороны дует ветер.

- Но ты ведь больше всего любишь сидеть в своей норе, как суслик, поддразнил друга Сократ. - Здесь тебе явно не по себе.

Эврипид повернулся спиной к ветру и укутал плащом голые ноги.

- Как видишь, я предохранил себя от всяких неприятностей.

- Клянусь псом, о каких неприятностях ты говоришь? Меня тут ничто не задевает - если не считать чудесного вида на море, на корабли да вон на тех овец, белых, как молоко!

- Не задевает?! Да тут дует с моря! Не чувствуешь? И тень от пиний жидкая, того и гляди, солнце голову напечет... Не слышишь? Пастушья свирель, овечье блеяние, собачий лай, возня и крики моих людей в оливовой роще, жужжание пчел...

Сократ не дал ему докончить, засмеялся:

- Ужас! Крылья бабочек шумят, как ветви платана в бурю... Слышишь? Топот жука в траве, рев шмеля на цветке - слышишь? На цветке дикого мака, чья окраска бьет по глазам, - видишь? Если б не серьезный разговор, сбежал бы я от тебя к твоим пастухам и сборщикам оливок...

Оба посмеялись. Поэт воскликнул:

- Это на тебя похоже! Бродячий философ, как тебя называют... Тебе просто необходимо, чтоб тебя что-нибудь задевало. А я со своими трагедиями вынужден укрываться в пещере, где меня ничто не коснется... - Он опять немножко передвинулся, чтоб уйти от назойливых солнечных лучей, проникавших сквозь ветки пиний. - Только там, в тишине, куда не проникнут дождь, ветер, солнце, голоса, - там являются мне Медея, Геракл, Ипполит, Федра... Только там слышу я отчетливо их рыдания, жалобы, проклятья, мстительные крики, трепет любящих сердец...

- Прости меня, дорогой Эврипид, - Сократ сжал его локоть. - Я просто испытывал тебя. Подозреваю давно, что ты мучаешься здесь, наверху, со мной, лишь бы я не запросился в твою пещеру, к твоим героям. Ты ведь боишься, как бы я не пустился с ними в собеседование, а тогда какая уж трагедия!

- Тебе, моему другу, дозволено все, - ответил Эврипид. - Спустимся!

- Нет! - вскричал Сократ. - Останемся здесь. Ты меня знаешь - я на шутку скор, и твои трагические герои, явившись, еще обидятся на меня, да и будут таковы... Как ты тогда их догонишь?

Эврипид с облегчением засмеялся:

- Ну, если ты с таким деликатным вниманием относишься к моим героям, принимаю с благодарностью!

- Осторожно! - крикнул Сократ. - Не шевелись! Молчи!

Эврипид все же дернулся, хотел встать, но плащ связывал ему ноги, и он невольно подчинился Сократу, испуганно глядя в его выпуклые глаза.

- Она еще там, не двигайся. - Сократ медленно поднес руку к бороде Эврипида, в которой запуталась пчела.

Эврипида охватила холодная дрожь, в лице его не осталось ни кровинки.

- Ну-ка, маленькая, ну-ка, золотце, иди, иди сюда... - ласково приговаривая, Сократ осторожно взял пчелу за крылышки и отпустил на волю.

- Ты, может быть, спас мне жизнь, - весь еще под действием испуга едва выговорил Эврипид.

- Тебе-то нет, а вот пчеле - наверняка. Но и у тебя теперь не вздуется на подбородке шишка! - засмеялся Сократ.

- Вот сам видишь. - Эврипид сплюнул. - А ты хочешь, чтоб я воспевал эту дикую природу!

Тем временем пчелка уже отыскала нужный ей цветок, да и у Эврипида поднялось настроение после перенесенных страхов.

- Меня называют самым трагическим из поэтов. Послушай, друг, а не написать ли мне разнообразия ради какую-нибудь комедию?

- Чтоб отплатить Аристофану за его насмешки над нами с тобой? Это я приветствую, более того, готов и советом помочь...

- Какое будешь пить вино? - спросил Эврипид.

- Белое. У тебя - всегда белое, топазовое. - Сократ усмехнулся. - Но если подумать - ведь у нас в каждой комедии выведен этакий плут и бесстыдник со здоровенным кожаным фаллосом, торчащим из-под одежды, с которым он проделывает непристойные телодвижения, сопровождая их скабрезными прибаутками, не знаю, переваришь ли это ты, с твоей тонкостью чувств, о трагичнейший из поэтов!

- Что ж такого, - засмеялся в ответ Эврипид. - Каждому свое: и богу плодородия, и нам, чувственным людям, для возбуждения. Однако согласись, милый Сократ, такой бесстыдник в одну минуту заставит хохотать весь театр! Вот чему я завидую.

- Я тоже люблю посмеяться, - возразил Сократ, - но все равно больше ценю трагедию; трагедия, правда, не заставит весь театр держаться за животики, зато заставляет думать.

Они совершили возлияние богам, плеснув на землю струйку золотистого вина, и пригубили. Сократ причмокнул, облизал губы.

- Милый Эврипид, ты - трагичнейший из поэтов? Нелепая ошибка! Тогда, значит, и я - трагичнейший из философов. А разве про меня так скажешь?

- Про тебя? Чепуха! Ты насмешничаешь, фыркаешь, дерешься, гладишь, ласкаешь, а все для того, чтоб расшевелить людей, чтоб они стали лучше.

- Но то же самое делаешь и ты, Эврипид, хотя и с помощью душераздирающих монологов твоей Медеи: Самый трагический поэт? - Сократ протянул руку к фосфоресцирующему морю. - Кто пролагает пути новым добрым нравам и законам, тот самый веселый человек. Веселье мерится не смехом, а радостным чувством и действием. Ты - веселый бес. - Сократ и сам развеселился. - Бросаешь в публику смоляные венки без счета. Иной раз в благодарность за эти пылающие венки тебя увенчивают лаврами, однако случается - ты слишком сильно пугаешь зрителей, и они тебя освистывают. Сократ отпил вина из серебряной чаши. - Вино у тебя лучше, чем у Каллия. Он вытер ладонью усы и бороду. - Но, клянусь псом, много у тебя грешков перед афинянами! - Весело тараща глаза, он стал перечислять: - Ты против произвола правителей. Против несправедливых законов. Против олигархии, тирании, монархии. Не всякому по нраву то, что ты столь резко выступаешь против Спарты. И у поэтов ты бередишь желчь новшествами, изменяешь мифологию, своими трагедиями отрицаешь их трагедии, выводишь, правда, на сцену богов, но для того лишь, чтобы на их примере изобличать человеческое. И в сущности, твои боголюди уже просто люди со всеми потрохами, и вот - ты ссоришься и с богами, и с людьми.

- Клянусь дубинкой Геракла, многовато! - удивился Эврипид.

- А я только начинаю, - возразил Сократ. - Ты вступаешься за права женщин и защищаешь их от мужчин. Этим ты восстановил против себя всех, кто не настоящий мужчина, а ведь есть и такие.

- И женщин тоже! - со смехом подхватил Эврипид. - Обо мне толкуют, будто я после двух неудачных браков стал женоненавистником.

- А то, что ты принижаешь роль рока? - продолжал Сократ. - Думаешь, дорогой, людям нравится, что ты делаешь их самих ответственными за поступки, лишая возможности все сваливать на Мойр или Ананку?

- Это, безусловно, неприятно людям, согласен. Но как же они не сообразят: почему, когда они поступают дурно, осуждают вовсе не рок, а их самих? - усмехнулся Эврипид. - Но не пугай меня больше, лучше выпьем.