Сократ - Йозеф Томан

Народ взбудоражен.

- Поход на Сицилию - выгода родине, наша выгода!

Горлодер потихоньку отступает, прячется в толпе, но еще гавкает напоследок:

- Или наше несчастье!

Съев пару оплеух, он исчезает, посеяв, однако, сомнения и тревогу. Люди думают о том, что среди них нет единства. Один кричит "но", другой - "тпру". А это плохо для войны. Кто-то говорит:

- Слыхать, в помощь Алкивиаду хотят назначить Никия. Где логика?

- Логика, видать, есть. Никий не помог ему в походе на Аргос, не поможет и теперь. Видно, кому-то так нужно.

- Свинство!

Но тут чей-то бодрый голос:

- Да нам только двинуться - все само в руки упадет! На Сицилии много людей, которые только и ждут, чтоб мы привезли к ним демократию. Они там по горло сыты тиранами. Встречать нас будут - ворота настежь!

Женщины, словно осы, облепили лавки, жужжат, гудят, торгуются, а товары быстро исчезают, чтоб завтра и послезавтра торговцы могли драть в пять раз дороже. На оболы - обычную рыночную монету - счет почти уже и не идет. Надсмотрщики, назначенные следить за тем, чтобы торговцы не превышали установленных цен и весов, не хотят ссориться с ними в столь неверные времена. Надсмотрщикам тоже есть надо, надо покупать. И они поворачиваются спиной к торговке, которая требует серебро за мешочек бобов и говорит покупательнице:

- Не удивляйся, гражданка. Нынче ничего нет. И не будет. - Но заканчивает утешительно: - Вот станет Сицилия нашей, полон рынок натащат тогда и обнюхивай, свеж ли товар, а мы все разоримся...

Покупательница озирается, ища помощи против обдиралы. А надсмотрщика давно и след простыл. Теперь он будет платить за свои покупки, поворачиваясь спиной. Хорошее платежное средство в такие времена.

На стене портика намалевана огромная карта Средиземноморья. Государства его обозначены разными красками. Перед картой - толпа.

- Где же эта самая Сицилия?

- А ты, умник, не знаешь? Вот она!

- Чего ж это она такая желтая?

- Сера. Хлеб. Золото.

- О, Афина, какие сокровища! Они-то нам и нужны! - И спрашивающий пялит глаза на Сиракузы, обведенные красным кружком, словно уже охваченные пожаром.

- Потому-то и идем на них, баранья твоя башка!

- Еще не идем. Еще экклесия не проголосовала, еще...

- Еще тебя ждут, дубина, твоего милостивого разрешения начать войну!

- А я бы и не дал такого разрешения. Кабы от меня зависело - запретил бы.

- Вон как! Это почему же?

- Опять прольется кровь афинян! Да самая лучшая!

- Ну, твоя-то вряд ли прольется. Не бойся.

Рев, смех. Рев, негодование.

- Таких засранцев, как ты, в других местах камнями побивают, понял?!

- Дайте ему пинка, паршивому изменнику!

А тот уже испарился как дух - отправился сеять семена недоверия на другой конец агоры. Везде люди, везде уши, везде доверчивые простачки, которых можно обвести вокруг пальца.

Женские голоса:

- Далеко-то как! Сицилия! Долго же не увидим мужей...

- Замена останется!

- И вообще, как оно там, на этой Сицилии? Слыхала я, есть там громадная гора, а из нее огонь...

4

Сократ возвратился домой, еще в калитке окликнул Ксантиппу:

- Иппа, душенька! Вот я и пришел к ужину...

Он поиграл с Лампроклом, который, изображая гоплита, размахивал очищенной от коры веткой, словно мечом, и топал по двору босыми ножками. Потом Сократ вымыл руки, удобно уселся за стол под платаном, где всегда ужинала семья, и стал ждать.

Вышла Ксантиппа, и Сократ удивленно на нее воззрился: не поцеловала его, как обычно, ни словом не попрекнула за то, что целый день его не было дома. И еды никакой не вынесла. Села напротив, сложив руки. Ага, подумал Сократ. За день здесь что-то произошло...

- Ну, говори, милая, сказывай, что у тебя на сердечке, да и дай нам поужинать. Мы проголодались, правда, Лампрокл?

- Хочу я немножко побеседовать с тобой.

- Что? Ты? Клянусь псом, беседы мне всегда по душе, даже в собственном доме. Но нельзя ли после ужина?

- Нельзя.

Он вздохнул и потянулся к сумке за семечками.

- Ну начинай, дорогая. Я готов.

Ксантиппа, устремив на мужа черные глаза, заговорила так:

- Сократ учит: отсутствие всяких потребностей - свойство богов; чем меньше у нас потребностей, тем ближе мы к божественному, к совершенству. Так что сегодня мы станем богами.

Сократ, не догадываясь, к чему она клонит, воспринял ее слова с юмором:

- Вот как! Это мне нравится. Какой же богиней хочешь ты стать? Которую выберешь из всей толпы?

- Я еще подумаю. Сначала выбирай ты.

- Я? Мне, видишь ли, не приходило в голову... Который из них лучше? Нет, не так. Которому из них лучше живется? Ясно, кому: Зевсу! У него есть личный виночерпий Ганимед, и стройнобедрая Геба носит ему на стол яства, и на каждом шагу у него красивая земнородная - наш Дий гуляка из гуляк! Я, Иппа, выбираю Дия.

Ксантиппа улыбнулась - в уголках ее губ залегла маленькая черточка коварства.

- Так! Наш папочка выбрал величайшего обжору на Олимпе, да не накажут меня боги! Кто бы ожидал от столь мудрого аскета. Значит, я лучше следую учению Сократа, чем ты.

- Как это понять, милая?

- Ну, возможно меньше потребностей - это ведь божественно, правда? Вот я и выбираю Эхо.

Сократ удивился:

- Эхо? Богиню Отзвука? Почему?

- Во-первых, она очень болтлива, как и я. Во-вторых, слыхал ты когда-нибудь, чтоб Эхо чем-то питалась?

- Я люблю хорошую шутку, - с упреком сказал Сократ. - Но такие речи вместо еды...

- Вот именно, дорогой. Бери свой дорожный гиматий и отправляйся на Олимп.

- Что мне там делать?

- Напросись там на ужин, как ты привык делать здесь. А я возьму Лампрокла, мы встанем у портика на агоре и, быть может, выклянчим себе что-нибудь на ужин.

- Клянусь псом, что это значит? - всерьез рассердился Сократ.

Ксантиппа в ответ привела неумолимые расчеты:

- Сколько мы выручили от продажи оливок? Несколько драхм. На эти деньги купили муки и уже всю съели. Из остатков оливок выжали масло и тоже съели. Вино из Гуди выпил ты с друзьями. А несколько кружек молока, что я надаиваю от козы, - это для Лампрокла.

- Почему же ты мне... - начал было Сократ, но его тотчас перебили.

- Готовится война. На рынке начинается паника. Ничего нет. Ничего не будет. Из-под полы-то все будет - конечно, за серебро. В нашем доме - ни обола. Софисты... Молчи! Я осведомлялась! Софисты берут в месяц по пятидесяти драхм с ученика. Сколько у тебя учеников? Да из каких богатых семей! И - ни гроша. Ловишь людей на крючок, как рыбак рыбу. А поймаешь - ни чешуйки тебе не перепадает. Молчи! Так и слышу твое: "Но, Иппа, я думаю о человеке, а не о драхмах! От человека зависит и его счастье, и счастье всех..." Какой тебе прок оттого, что ты заботишься об их счастье? А? Знаю, скажешь, мол, награда твоя велика: благо людей. Ну ладно. Накорми же меня и нашего мальчика этим благом! Ага, не можешь? То-то и оно, мудрая твоя голова! И опять слышу, как ты говоришь: чего нам не хватает, моя лошадка? У меня есть ты, у тебя - я, у нас обоих - малыш, который вырастет красивым в маму и глупым в папу...

Сократ расхохотался:

- Точно так, дорогая!

- Не сказал ли тебе в глаза Антифонт, какой ты безумец? Такой жизни не выдержал бы ни один раб! Питаешься - хуже быть не может... Раб не выдержит а мне выдерживать? Нам с Лампроклом тоже вместо еды семечки лузгать? Но ты-то ведь ходишь по пирушкам! Так? К одному на обед, к другому - зачем же брать за учение хоть несколько жалких оболов! Тебе не нужно! Или никто не желает платить за твою мудрость?

- Дураки были бы, если бы платили. - Сократ еще пытался шутить. - А я ведь советую всем быть умнее...

Ксантиппа, не в силах продолжать в легком тоне, заплакала от злости и от жалости; Лампрокл, хоть и не понимал, в чем дело, присоединился к матери весьма громким ревом.

Сократ обошел вокруг стола, подсел к жене и взял ее, несмотря на сопротивление, к себе на колени. Вытирая ей слезы, целовал смуглое лицо.

- Ах ты, моя лошадка! Ну, ну, умерь свой бешеный галоп. Монолог свой ты произнесла отлично. Ну не реви, я ведь это всерьез, с самыми лучшими намерениями... Но почему же ты, дурочка, ничего мне об этом не говорила?

Ксантиппа отвечала сквозь всхлипывания:

- Да ведь все у тебя на глазах... Я говорю - ты не слышишь... Дух твой далеко... - Она повысила уже сердитый голос. - Вечно он где-то витает, твой дух, а я тут погибаю от работ и забот...

- Ну хватит, девочка. Вчера Критон говорил мне, что дела на рынке все хуже и хуже и, если нам что понадобится, чтоб я зашел к нему. У него, знаешь, два поместья под Гиметтом.

Она взглянула на Сократа сквозь слезы - отчасти с любопытством, отчасти с подозрением:

- А скажи мне... Ведь Критон часто нам помогает, почему же ты, не принимая ни от кого ни драхмы, от него...

- От него тоже ни драхмы! А еда - не деньги. Еда - не милостыня. Это дар. Эй! Лампрокл! На коня!

Мальчик проворно взобрался к нему на спину и сел верхом на плечи.

- Н-но! - крикнул Сократ и выбежал со двора.