Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

Этот вопрос задает Роман Сенчин в своей рецензии на «Птичий грипп». Он шел туда романтиком, мечтателем, желавшим не вписаться в систему, а что-то на самом деле в ней изменить, принести пользу, шел туда без оружия цинизма. Он – человек идеалов. Сам Сергей в одном из интервью на вопрос, зачем он собирался идти в Госдуму, ответил: «Отстаивать элементарные гражданские права, помогать слабым, запуганным, репрессируемым. Выражаясь по-пушкински, «милость к павшим призывать», да и защищать их, павших, тех, кого топчут».

Смог бы он там что-то сделать, встряхнуть одиноким голосом смиренное кладбище или только свистнуть что есть сил, чтобы после смысл этого свиста переврали, извратили? Сенчин считает, и вполне обоснованно, что «скорее всего, Шаргунова задавили бы бездушные туши, что обитают в сером здании на Охотном ряду, как задавливали до этого немногих живых, туда попадающих». Случившееся пошло во благо. Об этом благе, его провиденциальном смысле знает и сам Сергей, об этом он и рассказал в «Чародее». Змея партийного функционера отброшена.

«Мечтатель – враг народа», – говорит в финале «Птичьего гриппа» зараженный вирусом предательства и ненавидящий лидеров герой с говорящей фамилией Неверов. «Русский писатель клеймит власть и сует нос в дверь власти. Власть ему – бац! – по носу дверцей… Власть привечает других…» – рассуждает этот неверующий персонаж. По его мнению, порода мечтателей должна быть выкорчевана, ведь из-за нее все беды страны, которую эти мечтатели всё время куда-то зовут, движимые верой. Неверов говорит о торжестве обывателей, о том, что должно начаться время обывателей, пробудиться «обывательская вера».

Встреча с политикой

Сергей мечтал о большой политике, загадал это на Новый 2007 год. В интервью «Политическому журналу»: «Поднимая шампанское в ночь на Новый, 2007 год, я загадал обязательно прорваться в Госдуму, заказал прямой политический успех. И тут же дернулся на внутренний вопрос: а ты все-таки писатель или политик? И, проглатывая шампанское, с горечью решил: писатель. С горечью, но без лжи. И потом в финале года мне было сказано высоким чиновником: “Вы могли бы стать политиком – почему же вы стали писателем?” В каком-то смысле это правда, если под политиком подразумевать то, что подразумевают они».

В рассказе Захара «Ботинки, полные горячей водкой» Сергей фигурирует в образе черноголового друга Саши. Это было как раз то знаковое и кратковременное время похода в Госдуму в упряжке птицы-тройки. В рассказе это предстает как «замечательное предложение» с кивком в сторону Кремля. На следующее утро он уже был на телеканалах во вспышках фотоаппаратов, во всех новостях: въехал в кабинет, первое распоряжение. И уже на другое утро новая картинка по телеку: кадры скрытой камеры нескольколетней давности митинга, где черноголовый называет президента «половой тряпкой» и пахнет он «как пустой флакон из-под одеколона». Его стали «вытаптывать», но он сохранил себя.

В рассказе Прилепин писал: «Он быстро сделал жаркую карьеру, и его безупречно красивое лицо, гимназическую осанку, прямые жесты возмужавшего, разозлившегося, но по-прежнему очаровательного Буратино часто можно было наблюдать на собраниях упырей, отчего-то именовавших себя политиками». Но сам он в разряд этих упырей не переходил.

Герой повести «Чародей» Ваня Соколов пообещал мальчишкам: «А я буду путешествовать всегда! Всегда! Я всё равно приду к своей цели!» Шаргунов будто выполняет клятву этого юного «чародея»: путешествует, движется к своей цели. Жажда странствий, которая посетила его в детстве, неотступна до сих пор. Каждая его книга – это повествование о путешествиях, хождениях по Руси и не только.

В книге «Птичий грипп» автор фигурирует в образе русского писателя Ивана Шурандина с орлиным взором, орлиным носом, орлиной стремительностью. Он орлиным броском «нагло вломился» в литературу. И действовал в ней с твердой верой и знанием: «Что бы ни писал, получит читателя, обрастет шумом восхищения и злобы».

История моментального броска в литературу Шурандина – это и путь Сергея. «Шаргунов появился в литературе девятнадцатилетним – но сразу же взрослым, со своей лексикой и своим строем речи. Периода ученичества у него – не было», – писал Прилепин в рецензии на «Книгу без фотографий». На первом курсе он отнес свои рассказы в главный журнал в литературе «Новый мир». Если сейчас само это издание едва ли оправдывает свое название, то для Шаргунова вхождение в «новый мир» и сам эпитет «новый» имеет принципиальное значение. Путь к редакции – приближение к победе. Журнал печатал его рассказы, но после повесть о «ненормальной страсти подростка к коварной, криминальной и отвратительно обольстительной бабе» он «струхнул» опубликовать (кстати, и «Птичий грипп» «толстяки» тоже струхнули печатать). Эта повесть в желтой кофте-конверте отправилась на «Дебют», где Сергей обыграл сорок тысяч соперников и получил премию.

У Шурандина стали печататься книги, пошла инерция, которая стала втягивать, и к ней он сам стал привыкать, обретая стариковские привычки. Уже ничего не надо было брать штурмом, всё шло само собой, смелость и наглый напор стал размениваться на осмотрительность, появилась перспектива литературного бесплодия: «Он стал писать с оглядкой, вдумчиво, заранее просчитывая мнение критики. И поймал себя на мысли, что наблюдательно, со стариковской бдительностью озирается, карауля образы. Он усаживался за текст, но, совершив легкую пробежку по клавиатуре, возвращался к началу – перечитывал первое слово, менял на синоним, подбирал иной вариант, пока не выдыхался…»

В этой ситуации пробуксовки он понял, что «ему надоело писать», и решил стать политиком, ведь для орлиной стремительности это топтание на месте равносильно смерти. Эту уверенность подкрепили и его друзья-литераторы, которых он собрал на литературный вечер, окормляемый важным депутатом Госдумы. В их текстах Шурандин увидел всё то же унылое, преждевременное старчество: бесконечные жалобы, «чудовищную гниль душевной нищеты», «унылые гадости». Всё это было особым признанием его литературных сотоварищей: «Мы конченые чмошники, и жизнь наша не жизнь – дрянная житуха». По отношению к депутату у них появлялась просительная интонация, замешенная на зависти, они клянчили: дай, дай, мы хотим, хотим!

По контрасту с этими «нудными мудилами» политик был «находчивым, искрометным». Орлу нужна свежесть, простор, он не может существовать в спертой, герметичной атмосфере, которая постепенно заполняется низкими инстинктами и ненавистью к той же литературе, к ее «сволочным строчкам». Ему нужен настоящий «новый мир» без подделок и имитаций.

Он пошел в политику, чтобы стать в ней писателем, чтобы не просто обрести самому новый разбег для полета, но и вытащить из норы, из искусственных рамок и ограничений его друзей и сверстников. Чтобы трансформировать старческий литературный вечер в атакующее утро нового.

«Мы разгоним силы мрака! Утро! Родина! Атака!» В политике он создает молодежное движение «Ура!», пахнущее глиной окопа, спиртом и раздавленными ягодами рябины. В качестве