Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

впадал в инерцию, привычку. Но в финале он устраивает бунт и производит свое самое главное и неоспоримое чудо.

Герой-чародей Ваня Соколов еще в четыре года заприметил, что стоит ему чего-то очень сильно пожелать, как это непременно реализуется. Далее с годами открываются всё новые его чародейские способности, вырабатываются особые приемы – к примеру, свистом мстить обидчикам.

В повести «Как меня зовут» юный Андрей Худяков пообещал девочке, которая пришла с папой к ним в гости, превратить ее в червяка. Он даже заверил, что уже началось внутреннее превращение. После этого он предался фантазиям: «Вот бы превратить кого в червя! Или носорога!» В «Чародее» сам герой постепенно дрейфует в сторону превращения в нечто подобное червяку, по крайней мере внутри его уже засела особая змея – «чужой» из американских фильмов ужасов. Он запустил в себя змею цинизма, которая обвила его сердце, направила его по пути к миражам – тайнам власти. Всё это стало следствием похода Сергея в политику.

«Небо формирует самолет. Без неба он не существует…» – сказал ему в одной забегаловке мужичок, открыв герою знание о его нынешнем положении в жизни. После этих слов герой понял, что «стал рабом фона. Небо жизни несло его в мясистом кулаке. Так он продвигался. И хоть и переживал, но смирился с тем, что властная жизнь двигает, хрупкого, его». Ваня – помощник депутата Госдумы, «верная тень своего усатого господина». Он стал себя ощущать в «заботливом сальном кулачище». Кулак этот может защитить, но может и раздавить.

Это рабство сродни сенчинскому привыканию к жизни, тому, что с годами человек смиряется с обстоятельством, фоном. Но если герои Сенчина покорно терпят, то 27-летний Ваня готовит бунт, он понимает, что «влез не туда». У него с детства страсть к бродяжничеству, он взыскует собственного пути, как бы ни было уютно и комфортно засесть в какой-нибудь высокий властный кабинет и там совершать свои «чудеса».

В повести все говорят о чуде, этот образ-символ становится ее лейтмотивом. Перед каждым персонажем стоит выбор: либо стать успешным, воткнуться в элиту, либо «дурачком», а в пространстве между этими полюсами – растворение, слияние с фоном.

О чуде и чудесном рассуждают чиновники, депутат и его охранники, президент, правдоруб из детства Андрей Дубинин, деревенский дурачок Кузька. Особым водоразделом является эпизод с благочестивым отцом Петром и его рассказом о мироточащей иконе преподобного Сергия Радонежского, которая «по молитвам истекает прихожан, бабушек нищих, тружениц, которым вы, власти, ноги мыть должны и воду пить». С узнавания об этом чуде, со слов Петра начинается пробуждение героя.

Есть в «Чародее» и важнейшее «чудо» – смерть, которая неизменно присутствует в произведениях Шаргунова. С нее начинается повесть: умер дедушка героя. Потом наступила «черная весна», и уже шестилетний Ваня наблюдал, как из подъезда выносят гроб с телом его мучителя – мальчика из соседнего двора. Чудом смерти внутренней «змеи цинизма» она завершается. Еще было убийство охранником депутата тамбовского волка, который встретился им по дороге. И исполнение ритуала на большую удачу: переехать труп машиной, чтобы хруст костей призвал птицу счастья.

Лично для Ивана можно выделить несколько этапов взаимоотношения с «чудом»: переживание чуда, отказ от чуда и потеря чуда.

Детство героя пришлось на исторический закат империи, молодость – на период формирования новой элиты. На месте бывшей страны разрастается иной организм. В детстве Ваня медленно постигал таинственные взаимосвязи с миром, особенности причинно-следственных связей, собственную уникальность и непохожесть на других людей (через тягу к путешествиям, то же владение чарами). Повзрослев, он «выбрал жизнь без чудес», практически как у Пушкина «без божества, без вдохновения». Вернее, определенная связь с чудом еще оставалась, но он пользовался резервом, наработанным в юные годы, теми шестью способами влияния, открывшимися ему в нежном возрасте. Плюс стали возникать сомнения: «Кто он: господин чар или раб их?» Если в детстве он мог выказать непослушание родителям, то теперь находится на службе, у него есть важный босс-депутат, и соответственно мозг буравит мысль, что он «словно проводит чей-то интерес», становится медиатором чужого. В итоге начинает разрастаться внутреннее раздвоение: «Годами Иван реже и реже прибегал к услугам хитрого и капризного чародея. Он предпочитал Ваню покладистого и мнительного», то есть наиболее приспособленного к жизни в фоновом режиме.

К 27 годам чудесное достоинство у Вани обрели вполне осязаемые и понятные вещи: достаток, карьера, политика. Всё это только усилило переживание себя как игрушки, чей-то собственности, которая тащится по жизни уныло, «безглазо». Одно из чудес, которое он совершает сейчас, – это умело спланированная диверсия против политического конкурента его начальника. Иван будто живет под чарами сна и к реальности прорывается лишь в горячечном болезненном бреду: «Я хочу улететь из политики… Это не политика… Это… У власти одни говноеды и кровопийцы».

Политика – «практика властвования». Это выбор героя повести между надеванием смирительной рубашки и «движением навстречу жизни с ее грубой механикой». Через эту практику можно попробовать разогнать качели выше неба, научиться управлять жизнью. Это замена «колдовства», к которому прибегал герой в детстве. Теперь Ваня выбрал жизнь без чудес. Появился магнит новых осязаемых «чудес» – «положения, успеха, достатка». Политика зачищает реальность от возможности чуда.

«Чародей», к услугам которого прибегал в детстве герой, был «хитрый и капризный», за все его старания следовало платить сполна, в том числе здоровьем. Новая форма чародейства мало чем в этом смысле отличается.

Какое-то время политику Ваня Соколов воспринимал за новое чудо, верил в нее, боготворил. Надеялся, что можно что-то изменить, ведь пример «чуда» перед глазами – рухнувший СССР. Но на поверку всё это оказалось просто бизнесом, а «политики попросту торговали собой» и жонглировали риторикой о врагах, которые не дают жить и ставят палки в колеса. «Россия – священная наша корова… Буренка наша. Кормилица» – разглагольствовал губернатор Пожарский. Вопреки фамилии, собирать и вести народное ополчение – это не его удел. Он – пожар.

Возвращение, реставрация СССР, которым так настойчиво пугают, – лишь имитация. Оно возможно только в ретушированном и приватизированном виде. «Так я и есть Советский Союз», – заявил губернатор на митинге в райцентре. Сила этой власти в стабильности рядов, в том, что в отличие от советских времен в их руках еще и собственность, и эти руки уже не трясутся. Сейчас вся социальная иерархия подчинена «одинокой ценности бабок» – пишет Сергей в эссе «Памяти Летова». Все другие рушатся. При этом сам Сергей до сих пор говорит, что большая часть действующих элит вызывает у него сомнение (http://www.krsk.aif.ru/culture/sergey_shargunov_bolshaya_chast_elit_vyzyvaet_u_menya_somneniya).

«У совка было два глаза. Социальное око. И политическое око. Социальное вытекло. А