Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

Откроем главу XXXIII — «Индийский гость». Остап приходит на прием к заезжему индийскому философу, чтобы узнать у него, в чем состоит смысл жизни.

И главный герой «Песенки про йога», и Остап констатируют, что индийский йог и индийский философ — это их последняя надежда: «Я на тебя надеюсь, как на бога» (АР-3-97) = «Пойду к индусу <.. > другого выхода нет».

Интересно, что если в «Песенке про йога» главный герой приходит к йогу, чтобы узнать его секрет («Я знаю, что у них секретов много. / Поговорить бы с йогом тет-на-тет!»), то в стихотворении «Я тут подвиг совершил…», которое будет написано несколько месяцев спустя, японец приходит с такой же целью к самому лирическому герою, который, таким образом, сам выступает здесь в роли «йога», как и через год в «Песенке про метателя молота», где героя обступили иностранные корреспонденты: «Так в чем успеху моего секрет?». Ситуация симметричная.

Анализируя в предыдущей главе стихотворение «Палач», мы сопоставили «Песенку про йога» с «Балладой о манекенах» и «Смотринами», выявив при этом множество буквальных совпадений, которые позволили выдвинуть гипотезу о едином подтексте: в образе йогов, манекенов и богатых соседей представлены советские чиновники, которым завидует лирический герой и стремится быть на них похожим.

Поэтому наряду с многочисленными отличиями между героем и этими персонажами прослеживаются некоторые сходства.

Если «индийские йоги в огне не горят, / Не тонут они под водой»[2417] /2; 322/, то и коллектив Театра на Таганке скажет: «Ну а мы — не горим, / Мы еще поговорим!» («Кузькин Федя — сам не свой…», 1972 /3; 279/), «А мы живем и не горим, / Хотя в огне нет брода, / Чего хотим, то говорим, — / Свобода, брат, свобода!» («К 15-летию театра на Таганке», 1979).

Лирический герой говорит про йогов: «Ни руки, ни ноги у них не болят, / И яд им не страшен любой» /2; 322/. А чуть раньше, в «Марше космических негодяев» (1966), герои констатировали: «Нам прививки сделаны от слез и грез дешевых, / От дурных болезней и от бешеных зверей». Да и яд лирическому герою тоже не страшен, о чем будет сказано в «Моих похоронах»: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились. <.. > Здоровье у меня добротное, / И закусил отраву плотно я».

Йог в любой момент может прекратить свою жизнь: «Если чует, что старик / вдруг, / Скажет “стоп!”, и в тот же миг — / труп». А лирический герой в «Песне о Судьбе» (1976) скажет: «Когда постарею, / Пойду к палачу. / Пусть вздернет на рею. / А я заплачу».

Наконец, если йог — «необидчив на слова — два», то и сам поэт в «Песенке об индуизме, или О переселении душ» (1969) выведет мораль: «Уж лучше сразу в дело, чем / Копить свои обиды. / Ведь, если будешь мелочен, / Докатишься до гниды» /2; 452/. Заметим, что эта песня также посвящена индийской религии, о которой восторженно отзывается лирический герой: «Я от восторга прыгаю, / Я обхожу искусы, — / Удобную религию / Придумали индусы!». А про йогов он говорил: «Они выгодно отличаются / От простого и серого люда» /2; 322/. Тут же вспоминается ненависть самого поэта к «простому и серому люду»: «Средь своих собратьев серых белый слон / Был, конечно, белою вороной» («Песня про белого слона», 1972), «И взмолилась толпа бесталанная, / Эта серая масса бездушная, / Чтоб сказал он им самое главное, / И открыл он им самое нужно» («Из-за гор — я не знаю, где горы те…», 1961), «Бродят толпы людей, на людей не похожих» («Так оно и есть…», 1964), «И из смрада, где косо висят образа, / Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут, / Куда кони несли и глядели глаза, / И где люди живут, и — как люди живут» («Чужой дом», 1974), «Мразь и серость пьют вино / Из чужих бокалов» («Нет прохода и давно…», 1971), «Мы прилетим, а нам скажут: “Земляне — / На некрасивом таком корабле? / Вот те и на!” — и решат венеряне, / Будто бы серость одна на Земле» («Детская поэма», 1970 — 1971), «Мы черноты не видели ни разу — / Лишь серость пробивает атмосферу» («Представьте, черный цвет невидим глазу…», 1972), «Без ярких гирлянд и без лавров / Стоите под серым навесом, / Похожие на динозавров / Размером и весом» (1973), «Мой черный человек в костюме сером!.. / Он был министром, домуправом, офицером»[2418](1979), «Еще в войну повелевали “ЯКи” / И истребляли серого врага!» («Юрию Яковлеву к 50-летию», 1978; черновик /5; 597/). Противопоставление себя серому противнику имеет место и на одной из фонограмм исполнения «Пики и червы» в 1964 году: «Я был белый, он был просто серый».

Упомянем также реплику Высоцкого из беседы с Геннадием Внуковым осенью 1968 года: «Ты периферия, серятина и совейский человек. Так что не поймешь»[2419]. Да и в анкете 1970 года на вопрос о том, какие человеческие качества он считает отвратительными, Высоцкий ответил: «Глупость, серость, гнусь». А Леонид Мончинский вспоминал, что «толпа вызывала в нем раздражение»[2420] [2421].

В свете сказанного неудивительно, что в черновиках «Песенки про йога» лирический герой высказывает противоположные мысли — от противопоставления себя йогам до желания быть на них похожим: «Но если даже йог не чует боли / И может он не есть и не дышать, / Я б не хотел такой веселой доли: / Уметь не видеть, сердце отключать» /2; 323/, «Если б я был индийским йогом — / Я бы сердце свое отключил» /2; 322/. А в основной редакции песни герой иронически сравнивает с йогами весь советский народ: если йоги теперь «всё едят и целый год пьет», то и советские люди от них не отстают: «А что же мы? И мы не хуже многих — / Мы тоже можем много выпивать. / И бродят многочисленные йоги, / Их, правда, очень трудно распознать».

Позднее, в 1973 году, поэт еще раз сравнит (хотя опять же с горькой иронией) советский народ с индусами и их религией: «Но, как индусы, мы живем / Надеждою смертных и тленных, / Что если завтра мы умрем, / Воскреснем вновь в манекенах»^ («Баллада о манекенах»). Да и в 1971 году в черновиках «Песни певца