Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я растерялся, как-то сжался, все неудачи этого дня собрались вместе, и у меня вырвалось: “Тоже мне — Остап Бендер, сниматься он, видите ли, не хочет!”. Мне казалось, я сказал это про себя, разве что кто сидел рядом, слышали. Но, оказывается, Высоцкий — тоже. Он зажал ладонью микрофон, посмотрел на меня в упор и процедил сквозь зубы: “Однако ты, парень, нахал. Да еще дразнишься…” (Это был намек на мой хриплый голос, очень похожий на голос Высоцкого). <…>29 ноября снимал Высоцкого, он просил занести фото в театр и отдать ему лично в руки. <…> Высоцкий, увидев меня, воскликнул: “А, Самара, оперативно, оперативно… Боря [Хмельницкий], познакомься, это тот самый хрипатый, назвавший меня Остапом”. И обращаясь ко мне: “Я что — действительно похож на Остапа Бендера?”.
Я не знал, что ему нравилась эта роль и что он на нее готовился»[2411] [2412].
Фраза Высоцкого «Уберите фотографа!» дословно повторяет реплику Остапа Бендера во время его сеанса одновременной игры в шахматы в Васюках: «…Остап сердито замахал руками и, прервав свое течение вдоль досок, громко закричал:
— Уберите фотографа! Он мешает моей шахматной мысли!
“С какой стати оставлять свою фотографию в этом жалком городишке. Я не люблю иметь дело с милицией”, - решил он про себя» (роман «Двенадцать стульев», глава XXXVII. «Междупланетный шахматный конгресс»).
Кроме того, если Бигусов — землемер, то главный герой стихотворения «Я тут подвиг совершил…» — пожарник, что восходит к песне «Она — на двор, он — со двора…» (1965): «…A он носился и страдал / Идеею навязчивой, / Что, мол, у ней отец — полковником, / А у него — пожарником…». Точно так же в роли пожарника выступит «живучий парень» (alter ego автора) в одноименном стихотворении 1976 года: «Ваш дом горит — черно от гари, / И тщетны вопли к небесам: / При чем тут бог — зовите Барри, / Который счеты сводит сам!».
Встречается этот мотив и в повести «Дельфины и психи» (1968), где один из дельфинов обращается к профессору, ставившего до этого над ними опыты: «Мы говорили, мы давно говорили, но что толку. Цезарю говорили, Македонскому, Нерону, даже пытались потушить пожар. Люди, — говорили, — что вы? — а потом плюнули и замолчали, и всю дальнейшую историю молчали, как рыбы, и только изучали, изучали вас, людей».
Примерно в это же время Андрей Тарковский и Артур Макаров написали сценарную заявку «Пожар» и сообщили об этом Высоцкому: «Главный персонаж — цирковой артист, которого приглашают помочь в ликвидации пожара, — вспоминает Артур Макаров. <.. > Володя сразу сказал: “Эта роль — для меня!”. Я хорошо помню, что мы пришли к Геннадию Полоке — ему заявка понравилась. Не помню, почему, но она не прошла…»[2413]. В образе циркового артиста (а в сценарии «Пожар» главным героем был гимнаст на трапеции) лирический герой Высоцкого выступит также в стихотворении «Енгибарову — от зрителей» (с. 1150 — 1153) и в песне «Канатоходец» (оба -1972).
Так что во всех перечисленных случаях мы имеем дело с разными авторскими масками.
***
Теперь разберем переклички стихотворения «Я тут подвиг совершил…» с другими произведениями Высоцкого.
В черновиках этого стихотворения лирический герой говорит: «Я отвечал ему бойко, / Может, чуть-чуть неприлично. / Хоть по английскому тройка, — / Он меня понял отлично!» /2; 365/. О таком же знании иностранных языков идет речь в следующих цитатах: «За орфографию не отвечаю — / В латыни не силен» («У вас всё вместе — и долги, и мненье», 1968), «А по-польски — познания хилые» («Лес ушел — и обзор расширяется…», 1973). Короче говоря: «Я ж на ихнем — ни бельмеса, ни гугу!» («Инструкция перед поездкой за рубеж», 1974). Поэтому в январе 1975 года, находясь в Париже, Высоцкий запишет в своем дневнике: «Очень меня раздражает незнание языка. Я все время спрашиваю: Что? Что?» /6; 289/.
А японский репортер из стихотворения «Я тут подвиг совершил…» явно послужил прообразом фоторепортера из песни «Вратарь», поскольку оба хотят сфотографировать лирического героя: «Дай хоть фотографией порадую!» /2; 67/ = «Ну зачем хватаешь мяч, дал бы снять!» /3; 301/, «Это лишь момент, а фотография — навечно. / А ну, не шевелись, потяни…”» /3; 63/, - и при этом добиваются того, чтобы герой сделал что-то для себя неприятное: во «Вратаре» репортер умоляет его пропустить гол, а в раннем стихотворении он хочет узнать у героя его наследственный код, но тот сразу же отказался продаться: «Но ни за какие иены / Я не продам свои гены, / Ни за какие хоромы / Не уступлю хромосомы!». Такая же ситуация повторится в песне «Вратарь»: «Я, товарищ дорогой, всё понимаю, / Но культурно вас прошу: пойдите прочь! / Да, вам лучше, если хуже я играю, / Но поверьте — я не в силах вам помочь».
Оба репортера продолжают «уламывать» героя. Вот как это делает японец: «Он мне “Сони” предлагал, джиу-джитсою стращал, / Диапозитивы мне прокручивал. / Думал он, пробьет мне брешь чайный домик, полный гейш, — / Ничего не выдумали лучшего».
Строка «Думал он, пробьет мне брешь…» трансформируется в черновиках шахматной дилогии (1972) следующим образом: «Но в моей защите брешь пробита» /3; 383/. Вспомним также в связи с «гейшами» и стойкостью лирического героя к соблазнам: «Баб держу я в черном теле, / А чтоб лечь в одну постелю — / Этим меня можно насмешить! / Даже если умоляет, / Даже в экстренном случае / Очень меня трудно уложить» /1; 100/, «Не соблазнят меня ни ихние красотки…» /1; 111/, «На Пикадилли я побыть бы рад. / Предупредили, правда, что разврат, / Но я б глядел от туфля до колена» (черновик «Аэрофлота», 1978 /5; 558/).
Репортер из песни «Вратарь» тоже обещает герою сделать подарок, если он пропустит мяч в свои ворота: «Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром. <…> Я ж тебе как вратарю / Лучший снимок подарю. / Пропусти, а я отблагодарю!».
Но если в стихотворении герой японцу
