Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Завершая разговор о «Палаче», сопоставим его с песней «Вратарь» (1971).
Казалось бы, между двумя этими произведениями не может быть ничего общего. Но в действительности в них разрабатывается очень схожая тема, и фоторепортер, умоляющий героя пропустить гол, оказывается, по сути, прообразом палача.
Оба вкрадчиво обращаются к герою: «Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул» = «Вдруг сзади тихое шептанье раздалось». А ранняя редакция «Палача» содержит следующую перекличку с «Вратарем»: «Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул» = «Вдруг словно вздох: “Я вас молю — не трожьте вены!”» (АР-16-190). Черновик же «Вратаря» предвосхищает основную редакцию «Палача»: «Шепчет он: “Ну дай ему забить!”» (АР-4-90), «Слышу шепот: “Дал бы ты забить”. <…> Обернулся, слышу тихий голос из-за камер» (АР-17-66, 68) = «Вдруг сзади тихое шептанье раздалось».
И фоторепортер, и палач извиняются перед героем: «Извини, но ты мне, парень, снимок запорол» = «Молчаливо, прости, / Счет веду головам». А в черновиках «Вратаря» тоже встречается слово «прости»: «Ну а он в ответ: “Прости! / Хоть убей, но пропусти, — / Этот снимок я тебе подарю”» (АР-17-66).
Совпадает еще одно обращение репортера и палача: «Ну а он всё ноет: “Это ж, друг, бесчеловечно!”» = «А кстати, друг, — осведомился мой палач, — / Какой оркестр предпочитаете при этом?» (АР-16-192).
Первоначально герой еще держится и говорит о своей ненависти к врагам: «Я сказал: “Я вас хочу предупредить, / Что кино люблю и ненавижу фото”» /3; 300/ = «Но ненавижу я весь ваш палачий род» /5; 139/ (а «кино любил» лирический герой и в «Жертве телевиденья», 1972: «Прежде я был просто кинолюбитель» /3; 416/), — и отвергает их просьбу пропустить гол и выпить «огненный напиток»: «Так что вам тут, братцы, нечего ловить — / Посоветую бежать за те ворота» /3; 300/ ~ «Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!» /5; 139/.
Однако репортер и палач продолжают его уговаривать: «Репортер бормочет — просит: “Дай ему забить!”» /3; 301/ = «Он попросил: “Не трожьте грязное белье”» /5; 139/ (заметим, что просьбу не трожьте высказывает и репортер: «Что тебе — ну лишний раз потрогать мяч руками, / Ну а я бы снял красивый гол!» /3; 60/), — и брать на жалость: «Чуть не плачет парень. Как мне быть?! <…> Ну а он всё ноет: “Это ж, друг, бесчеловечно!”» /3; 63/ = «И горевал о тех, над кем работал лично. <…> Мы гоняли чаи — / Вдруг палач зарыдал — / Дескать, жертвы мои / Все идут на скандал» /5; 142/. Точно так же ведет себя и тренер лирического героя в «Прыгуне в высоту» (1970): «Пожалей хоть меня, старика» (АР-2-122). При этом и тренер, и фоторепортер, и палач склоняют героя к бездействию: «Прекрати прыгать» (АР-2-122), «А ну, не шевелись, потяни…»/3; 63/, «Он попросил: “Не трожьте грязное белье”» /5; 139/.
Постепенно герой проникается сочувствием к репортеру и палачу: «Я, товарищ, дорогой, всё понимаю <…> Чуть не плачет парень. Как мне быть?!» = «И посочувствовал дурной его судьбе».
Одинаково описывается и давление, которое испытывает герой: «Мяч в руках, с ума трибуны сходят, / Хоть и ловко он его загнул» (АР-17-68) (основная редакция: «Гнусъ, как ветка, от напора репортера») = «Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу…».
Более того, во «Вратаре» герой тоже называет репортера… палачом: «Искуситель змей, палач! Как мне жить?», — поскольку этот искуситель-змей так умело «заполз» к герою в душу, что тот готов пойти у него на поводу: «Так и тянет каждый мяч пропустить!». Похожая ситуация возникнет в черновиках «Палача»: «Но он залез в меня, сей странный человек, — / И ненавязчиво, и как-то даже мило» /5; 475/. Как сказано в черновиках стихотворения «Вооружен и очень опасен»: «Палач, охотник и бандит, /Он — всё на свете, он следит» (АР-6-182).
Подобно палачу, фоторепортер также залез лирическому герою в душу: «Я вратарь, но я уже стал фотографом в душе, / Ну а крайности нельзя совместить» (АР-17-66). В результате герой постепенно переходит на сторону своего врага: «Неуверенно иду на перехват» = «И незаметно начал в тон его впадать» (СЗТ-2-434).
В свою очередь, и у репортера, и у палача — «нежная душа»: «Ну а он всё ноет: “Это ж друг, бесчеловечно!”»[2397] [2398] [2399] = «“Рубить и резать — это грубые глаголы, / Намного ласковей и легче — отделить”»757 (СЗТ-2-468). Как признаЮтся сами представители власти: «А в общем, мы — ребята нежные / И с юношеской чистою душой» («Марш футбольной команды “Медведей”»; АР-6-114), «Всё путем у нечисти, / Даже совесть чистая» («Песня Соловья-разбойника и его дружков» /4; 181/), «Мы — не ангелы небесные, /Те — духовно-бестелесные, / А мы — хоть тоже безгреховные, / Но мы — телесно-бездуховные» («Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели» /3; 467/).
***
Теперь подытожим сказанное по поводу образов несвободы в произведениях Владимира Высоцкого.
Понятно, что их чрезвычайно много — например, ватная стена., лес стеной, тюремные или больничные стены, красные (флажки, красный свет, стальные прутья, натянутый трос, медицинский жгут, железные цепи, петля, аркан, капкан и другие. Зачастую они являются вариациями замкнутого пространства и отсутствия выхода: «А теперь я в медсанбате — / На кровати, весь в бинтах» /1; 94/, «Я брошен в хлев вонючий на настил» /4; 71/, «Но пока я в зоне на нарах сплю, / Я постараюсь всё позабыть» /1; 33/, «Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я» /5; 223/, «Вот лежу я на спине, / загипсованный» /3; 183/, «.Лежим, как в запечатанном конверте»
