На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями - Михаэль Штайдль

ехать — кое-какие дела, пустяки. «Хорошо проведите время». Нам не нужно повторять дважды. Мы выходим, празднуем, смеемся, пьем. Затем звонит сотовый телефон. Подожди, подожди, еще не конец! Клиника. Он там, жизнь подходит к концу. Если еще хотим его увидеть, нужно приехать. Немедленно.

— Я не знаю, не знаю, — бормочет госпожа Мёллер, и я даю ей еще глоток воды. Снаружи слышен голос пациента с ушибом пальца ноги, разговаривающего с Патриком. Он говорит, что хочет уточнить насчет временной нетрудоспособности.

Пустяки.

Соседи заметили машину на подъездной дорожке. Был включен ручной тормоз, значит он, должно быть, почувствовал, что что-то не так. У него было всего несколько секунд до того, как он потерял сознание. Кровоизлияние в мозг под действием антикоагулянтов. Скорая помощь, врач, реанимация на месте, транспортировка в клинику, искусственная кома. Он бы ничего этого не хотел. Мы говорили об этом, и у меня есть доказательства в письменном виде. Распоряжение пациента в моей руке, а я смотрю сквозь пелену слез через частично заледеневшее окно на сменяющийся зимний пейзаж, сидя на заднем сиденье рядом с братом. Его жена за рулем, моя — на пассажирском сиденье. Мы с братом выпили.

Хорошо проведите время.

Подъезжаем к парковке клиники, выходим, несемся по коридорам, задаем вопросы и, наконец, попадаем в палату, где лежит он. Кабели и шланги, монитор, отображающий слабое восстановившееся сердцебиение. Мой дедушка. Подходим нерешительно. Мы здесь, дедушка. Мы с тобой. Я беру его за руку. Он не шевелится, но затем я вижу слезу в уголке его глаза. Тихое, слишком внезапное прощание. Я не могу поверить в это как тогда, так и сейчас.

Вежливый стук в открытую дверь. Оборачиваюсь и вижу высокого дородного мужчину лет 60 с короткими седыми волосами. Ямочка на подбородке, как и у его матери.

— Ну что ж, он здесь, — говорю я госпоже Мёллер и встаю, чтобы поприветствовать пришедшего. После того, как мы обменялись парой фраз, он подходит к кушетке пациентки и усаживается на стул. Левой рукой хочет погладить мать по голове, но задерживается в сантиметре от повязки в нерешительности, а затем проводит по ее волосам так осторожно, будто ее череп — хрупкое произведение искусства. Его губы шевелятся, он тихо говорит. Затем берет ее за руку. Ее взгляд на мгновение встречается с его, но она тут же отворачивается.

— Сегодня ко мне придет мой сын, — говорит она, когда я выхожу из палаты.

Слабое место (Фабиан Мархер)

15 апреля 2020

Я помню ночную смену в отделении неотложной помощи, когда около трех часов к нам обратился 45-летний пациент без каких-либо специфических симптомов. Он сказал, что пришел сюда, чтобы «пройти обследование, потому что у вас еще горит свет, а я был рядом». Логично: в конце концов, для обычного осмотра нужно назначать встречу с врачом заранее, а затем придется несколько дней ждать результатов лабораторных исследований, тогда как в отделении неотложной помощи их можно получить в течение нескольких часов. Очевидно, этому человеку никогда не приходило в голову, что использовать инфраструктуру, предназначенную для чрезвычайных ситуаций, без уважительной причины, а просто для удобства, неправильно. Коллеги Майка сказали, что для них в этом нет ничего нового. Снова и снова встречаются люди, которые хотят особого отношения к себе, хотя им должно быть ясно: система не выдержала бы, если бы все действовали подобным образом.

Почему я сейчас об этом подумал? Возможно, потому что эта уверенность в собственной правоте вновь проявляется сегодня, когда люди, не принадлежащие к группе риска, настаивают на том, что не будут считаться ни с какими ограничениями в повседневной жизни.

Когда я слежу за новостями из Германии и читаю комментарии под статьями в немецких газетах, я часто думаю о пациентах и их родственниках, которых встречал в отделении неотложной помощи за последний год. Затем я вижу на их лицах шок, недоверчивое удивление, что вирус действительно затронул их или кого-то из их близких. То, о чем они знали только из обрывочных сообщений, внезапно стало реальностью. Оказалось, что, вопреки ожиданиям, они не неуязвимы.

То же происходит и на глобальном уровне: в этом мире давно появилось много новых «Бергамо»[18], носящих такие громкие имена, как Лондон, Мадрид, Нью-Йорк. К изображениям ночных колонн грузовиков добавились фото наспех выкопанных массовых захоронений, снятые не где-нибудь в зоне боевых действий в Африке или на Ближнем Востоке, а в США, стране, до недавнего времени выступавшей за оптимизм и прогресс, за веру в «неограниченные возможности». В Германии, несмотря на все эти сообщения, некоторые по-прежнему полагают, что происходящее не имеет к ним никакого отношения. Все немецкое общество без исключений, очевидно, живет убеждением в своей неуязвимости. Как часто прошлым летом я видел, насколько меняется самовосприятие отдельных пациентов в момент поступления в отделение неотложной помощи.

Конечно, учитывая такие обстоятельства, было бы хорошо иметь сравнительно большое количество коек для интенсивной терапии и аппаратов ИВЛ. Эти устройства очень помогают, но не лечат. Коллеги Майка из отделения интенсивной терапии могут это подтвердить. Они обслуживают тех, кого пневмония, вызванная COVID-19, привела к угрожающе низкому насыщению крови кислородом и кому требуется искусственная вентиляция легких через эндотрахеальную трубку. Бывает, чтобы дать простор легким, пациентов перемещают в положение лежа на животе. У некоторых пациентов с COVID-19 также поражены другие органы, такие как сердце или почки. Пока не выяснено, подвергаются ли они прямой атаке вируса или это следствие инфекции. Однако можно сказать наверняка: только каждый второй пациент с тяжелым течением болезни в настоящее время доживает до пятого дня после интубации. Уверенность в позитивном исходе, которую обещает достаточное количество коек для интенсивной терапии, обманчива.

Недавно я прочитал в газете, что вирус неумолимо обнажает слабые стороны государств, в которых распространяется. По тем, где инфраструктура находится в плохом состоянии или политическое руководство не справляется со своими задачами, он бьет особенно сильно. Он селится в трещинах социальной системы, особенно среди пожилых людей, людей с хроническими заболеваниями, тех, кто едва мог избежать заражения или имел ограниченный доступ к медицинской помощи.

Действительно, во Франции умирает чрезвычайно много людей из пригородов столицы, долгое время считавшихся социально неблагополучными. Великобритания, о системе здравоохранения которой в течение